Путевые заметки о севере России и Норвегии Академика архитектуры В. В. Суслова

09.10.201609.10.2016 редактор 363 просмотров Белое море, Кемь, Соловки, Сороки, Сумский Посад

Путевые заметки о севере России и Норвегии Академика архитектуры В. В. Суслова

[5]

Стокгольм. Местные древности. Природа Норвегии. Жилища и города Дронтгейм. Лофоденские острова. Гг. Тромсо, Гаммерфест и Вардо.

Занимаясь исследованием древнерусского искусства и путешествуя, по поручению Императорской Академии Художеств, с этою целью уже несколько лет, я имел возможность побывать в различных концах России и кроме специальных занятий невольно сталкивался с теми особенностями в современной жизни, которые обусловлены различием происхождения наших инородцев, их местом населения и самым укладом нашего государства. Не имея однако достаточно времени изложить все пережитое мною в какие либо цельные записки, я всегда ограничивался только специальным разбором того материала, который представлял главную цель моих путешествий. В виду разнообразного материала последней моей поездки, я в настоящее время решился изложить не только беглый обзор памятников древнего искусства, встреченных в путешествии, но и дорожные заметки всего виденного и слышанного мною. Наметив для специальных занятий некоторые пункты Архангельской и Олонецкий губерний, я вместе с тем избрал путь в эти отдаленные края через Шве[6]цию и Норвегию, дабы ознакомиться с древним искусством соседней страны и получить ясное представление, по скольку оно имело отношение к нашему северному искусству. С этою целью я отправился прямо в г. Стокгольм.

Последний чрезвычайно живописно разбросан на трех островах глубокого фиорда (залива). Группы зданий то одевают высокие скалы, освещенные яркими тонами, то прячутся у подошвы гор и как бы стушёвываются в таинственном полусвете, то наконец уходят в даль и пропадают в легкой чудной синеве воздуха.

Бухта вся одета гранитом и окрашена великолепными общественными и частыми зданиями, над которыми широко царит громадный королевский дворец. Подножие горы, на которой он так величественно поднялся над всем городом, омывается тихими озерами Меларом и Соленым. Город делится на три части:

1) Стаден — древняя часть города, населена преимущественно торговым людом. 2) Зедермаль — южное предместье, представляющее собою высокие скалистые горя до двухсот футов высоты. На них красиво рисуются разные здания и для удобства сообщения этой части города с остальными высятся огромные подъемные машины. 3) Норрмальм — застроена прекрасными домами и служит местом пребывания аристократии.

Я бегло осмотрел город с его достопримечательностями и с особенными вниманием остановился на этнографическом северном музее (Nordisca-Museet). Благодаря директору этого музея, доктору филологических наук г-ну Гацелиусу, я получил разрешение сделать некоторые заметки и снять фотографии с весьма любопытных старинных бытовых вещей шведов и норвежцев. Эти вещи, как-то: прялки, ящики, кружки и т. п., в вышей степени интересны не только по своим сложным и весьма художественным украшениям, но и потому, что они (резьба по дереву) имеют поразительное сходство с подобными вещами на нашем поморье. Те и другие имеют почти одинаковые формы и основания линии орнаментов, состоящих почти исключительно из геометрических фигур, комбинирующихся в различные розетки, пояски, рамки, и т. п. Все эти вещи были собраны самим директором музея и составляют достояние ученого общества лишь с недавнего времени.[7]

Не вдаваясь в детальный разбор этого крайне интересного материала, укажу только на некоторые предметы.

На рисунке 1-м представлена группа следующих вещей: внизу фасадный бочок деревянного сундучка (чиста). Сундучки это большей частью не глубокие, с овальною или наклонною крышкою. Все наружные стороны таких сундучков убраны богатою резьбою и в общежитии иногда клались в изголовье. Исключительно мотив орнаментации их (а также прялок и скалок) составляют круги заполненные всевозможными комбинациями геометрических фигур. На узких местах эти круги делались один за другим с поясками и полукругами между ними, а в квадратных — круги разбивались по диагоналям. На сундучке рассматриваемого рисунка поставлен деревянный подсвечник (льюстаке); он употреблялся в домашнем быту. Горизонтальная часть его, на которой прикреплены две формочки для свечей, может по мере надобности повёртываться и пониматься. Профиля и манера обработки подсвечника очень сходны с характером древне-русских поделок. Что касается формы пьедестала с плоскими профилями, то она целиком встречается в наших церковных деревянных и иногда в железных подсвечниках. Рядом с «льюстаке» поставлена деревянная пивная кружка (крюс). Крышка её имеет раздвоенный язычек, в который входит верхняя часть ручки, закрепленная деревянным штифтиком. Когда берут кружку, то большим пальцем надавливают язычек и крышечка поднимается. Такое устройство кружек практиковалось и у нас. Мотив главного наружного орнамента редко попадается в подобных вещах и не принадлежит к местному народному искусству, а несомненно а несомненно от куда-нибудь заимствован 1. Орнамент в пояске кружки по расположению и характеру листов сирийско-византийского пошиба, а украшение крышечки в виде полурогообразных граней во множестве встречаются на наших древних кадилах. Позади подсвечника и кружки видна спинка деревянного кресла (лэннстул), на сиденьи которого собственно и поставлены описанные предметы. Спинка кресла укреплена между круглыми столбиками и поддерживается еще (в виде [8]украшения) балясинками. В характере обработки её, и вообще древней шведско-норвежской мебели чувствуется много общего с нашею древней деревянной мебелью. Даже самое название некоторых шведских и русских предметов почти или совершенно одинаково, напр.: стул (Stol — стул), жбан (Spann — спанн), скрыня (Skrin — скрин)2, и т. п.

На рисунке 2-м представлены следующие предметы: с правой стороны помещается шайка (свадриксбитта) для разных напитков: пива, кваса, воды и т. п. Такия шайки обыкновенно брались крестьянами на сенокосы и рыбные промыслы. Шайки эти состоят из вертикальных дощечек, которые ниже дна шайки обделаны в виде четырех ножек и городков, а наверху, за исключением двух ушков, обрезаны прямо. Эти дощечки обтянуты обручами, между которыми идут еще две обвязки из лубка. Последние украшены также, как и крышка, неглубокими нарезами в виде растений, треугольников и прямых полосок. Горизонтальная ручка крышки может закрепляться в ушках шайки. Рядом с шайкой находится круглая коробка для масла (смербитта). Она выгнута из одной тонкой дощечки, украшенной с наружи красивым переплетающимся орнаментом Византийского происхождения, Крышечка коробки, снятая с ушков и поставленная в вертикальном положении, украшена в характере общепринятой народной резьбы. Подобные же коробки употреблялись и для провизии, когда крестьяне уходили из дому на продолжительные работы.

Описанные шайка и коробка находятся собственно на сиденьи массивного полукресла или стула (Stol — стул). Он сделан просто из обрубка толстого бревна, нижняя часть которого (11 вершк. высотою) оставлена массивом, а верхняя выдолблена в форме сиденья и спинки. Цилиндрическая поверхность массивной части таких стульев делалась несколько вогнутою и опоясывалась украшениям в виде двух обручей, веревок или как показано на рисунке 2-м. Сиденье обыкновенно несколько углублялось для подушки, а в хозяйственном быту служило для толчения соли. В праздничные дни спинка и сиденье стула покрывались ковром или какой нибудь материей. Эти стулья употреблялись больше в простом быту и отличались своею практичностью от комнатных стульев, которые дела[9]лись значительно легче и богаче.

К спинке стула прислонен военный топор (стридсикса) деревянная ручка которого украшена прямыми полосками с зигзагами и неглубокими ямками. Самый топор — железный и покрыт множеством ямок в виде каёмочек.

На спинку кресла положена скалка (кавельтрэд).На рисунке видна только ручка её в виде коня. Наружное украшение скалки состоит из ряда кругов с различными в них орнаментами. Необыкновенное богатство подобного рода орнаментики выразилось в прялках. К спинке полукресла прислонена линейка для измерения предметов (алн), ныне вышедшая из употребления; она равна 13 3/8 вер. и разделяется на четыре (кварты). Каждая из этих частей разделяется еще на 6-ть (тумм) частей. С правой стороны, внизу полукресла видна ручка и часть деревянного ковша (скупа).

Ограничившись пока указанием некоторых древних бытовых вещей шведов и норвежцев, мы тем не менее не могли не подметить, что во всех подобных предметах видна практичность их устройства и необыкновенная любовь народа к украшению их орнаментиками. Тоже самое заметно и в древне-русских деревянных домашних вещах.

Если мы будем сравнивать прялки, скалки, ящики и т. п. предметы, встречающиеся на нашем Севере, с таковыми же предметами в Стокгольмском северном музее, то в общих формах и в орнаментистике почти не увидим разницы. Между тем, просматривая древние памятники церковной архитектуры той и другой страны, мы едва-ли увидим малейшее сходство. В орнаментистике церковной и гражданской архитектуры Швеции и Норвегии ясно выражаются два направления: одно в том роде, как мы видели на крышке круглой коробки и на сундучке, а другое — известное нам по истории искусств «Скандинавское», состоящее из густых сплетений растительного характера, в которые вплетены различные фантастические животные.

Принимая же во внимание, что искусство нашего Севера такого различия незаметно, а во всяком предмете сказывается общее народное искусство, я думая можно допустить следующие выводы: Церковная архитектура Швеции и Норвегии с принятием христианства была заимствована с Запада; орнаментика же, [10] состоящая из фантастических сплетений и унаследованная народом вероятно от бронзового периода, естественно продолжалась и в христианском. Характер украшений, показанных на рисунках 1-м и 2-м, по всем вероятностям, явился в Скандинавии позднее, чем у нас, так как он более распространен в русском искусстве. Это от части подтверждается и тем, что новгородцы еще в IX веке славились резьбою по дереву.

Продолжая путешествовать, я отправился из Стокгольма по железной дороге в Дронтгейм. Путь лежал среди высоких гор и, лентой извиваясь, проходил к подошвам сал и снова терялся между ними. Громадные долины ярко светились, зеленым ковром и исчезали в мрачных ущельях.

Сотни водопадов и черные широкие швы гор довершали грандиозность фантастической природы Норвегии.

Постепенно поднимаясь в горы, мы проникали в самую глубь их, где вершины, уже от части покрытие снегом, пропадали среди густых облаков. Глубокие трещины гор по временам, вдруг расширялись в целые озера. Когда же мы стали спускаться к Дронтгеймкому фьорду, нас снова осветили теплые лучи солнца, а впереди расстилались ярко освещенные луга и долины. Селения, лежащие на пути к Дронтгейму, картинно разбросаны отдельными группами, из которых каждая представляет собою не более четырех, пяти двухэтажных изб с несколькими нежилыми строениями для хозяйства, огородами, садиками и небольшим полем. При таком размещении поселян, отдельными фермами, естественно устраняются сильные пожары и является больше удобств в хозяйственном отношении, так как поля и [11] огороды сосредоточены в близи ферм. Древний тип сельских построек норвежцев представлял собою такое расположение: на южной стороне находилось продолговатое жилое помещение хозяина, к которому с задней стороны примыкало помещение работниц. Сзади этого строения шел двор, который замыкался с северной стоны конюшнями и хлевами, с западной стороны — овинами, а с восточной сеновалами.

При конюшнях делалась особая пристройка для рабочих. Сама изба (стуга) состояла из горизонтальных лежней, в которые врубались по углам каждого помещения избы устои, схваченные около крыши полубревенчатою обвязкою. Между устоями нарубали стены из полубревен. В бревенчатою обвязку врубали стропила , которые затем обшивались досками. Последние смазывали глиною и обкладывали дерном, а чтобы дерн не сносило ветром, на крышу клали тонкие бревна (варрем) в виде рогаток, также как и в наших избах средней полосы России.

Жилое помещение хозяина состояло из передней, летней комнаты и избы. Передняя находилась в середине; из нея делался вход во двор. Налево при входе в избу помещался стол, около которого по стенам шля скамейки; в углу, де у нас всегда находились образа, Ставили шкаф. Места возле шкафа считалось почетным. Налево от входа стояла кровать, далее шла скамейка, за которою в углу помещалась печь с лесенкою. Потолок в избе представлял собою просто обшивку стропил, причем только средняя часть покрывала горизонтально. В летней комнате обыкновенно стояли вокруг стены сундуки с домашним скарбом и один два стола; средина помещения оставалась свободною.

В настоящее время строят большей частью двух-этажные избы, — внизу для мелкого скота и хозяйственных принадлежностей, а вверху для жилья. Из надворных строений особенный характер носят сараи для просушки леса, сена и т. п. Они устроены та, что угловые устои наклонены к внешней стороне, а бревна врублены в эти устои на некотором расстоянии друг от друга (для проветривания). Это расширяющееся кверху строение покрывалось двух-скатною крышею. [12]

При переезде за границу Норвегии поражает явная самостоятельность этого края. Так, железная дорога здесь уже содержится норвежцами: платье кондукторов, солдат и местных жителей тоже совершенно другое чем в Швеции. Наконец каждый норвежец никогда не говорит, как их соседи: «Швеция и Норвегии», а «Норвегия и Швеция». Причем и самые гербы национального флага там и тут расположены в обратном порядке.

Прибыв в гор. Дронтгейм, в ожидании парохода, идущего на нашу границу, я осмотрел город, крепость и старинный каменный собор в нем. Город разбит на прямые, весьма чистенькие улицы и среди деревянных двух-этажных домов попадаются красивые каменные. Одна из характерных черт не только города Дронтгейма, но и всех виданных мною городов в Норвегии — это улицы складочных магазинов. Последние , выходя прямо на канал или бухту, возвышаются на сваях в три четыре этажа, при чем в каждом из них находятся со стороны воды широкие двери с двумя маленькими окошками по бокам.

Нагруженные суда пристают прямо к стене здания и товар посредством блоком поднимается и размещается по разным этажам кладовых. Такой род строений придает довольно оригинальный вид норвежским городам и даже маленьким селениям. Дронтгеймский каменный собор 3, относящийся к двум эпохам, — [12] Романской и Готической, в настоящее время представляет в главных массах некоторую путаницу, так что сразу трудно представить себе его первоначальный план. Собор этот во всяком случае весьма интересен не только своими общими формами, но и богатством внутренних деталей. В данное время он самым тщательным образом реставрируется и, конечно, займет одно из весьма видных мест в истории средневекового искусства.

Просматривая таким образом особенности г. Дронтгейма, я в то же время не мало любовался здесь тихими и светлыми ночами. Петербуржцам разумеется знакомы подобные ночи, но здесь, уже на 64 северн. Широты, оне еще светлее и как-то таинственнее. Они не склоняют вас на покой, а зовут к созерцанию ночной жизни природы и манят в бесконечную даль, к ярким отблескам то погасающих, то разгорающихся лучей солнца. Далее к свету нас ждали новые картины, где солнце уже не прячется за горизонт, а открывается зрителю во всех фазисах своего движения.

10-го июля я отправился на пароход Lafoten в гор. Вардо. Выйдя из Дронтгеймского фьорда , мы стали пробираться шхерами, нередко встречая довольно живописные места с уходящими в глубь берегов фьордами. Селения по берегам довольно редки и немноголюдны; из них собственно фактория состоят из двух или трех домиков с хозяйственными постройками и складочными магазинами. Почти в каждом селении находятся маленькие деревянные церкви новейшей постройки. Старинные же почти не уцелели, по той причине, что каменных, более долговечных построек здесь не было, а деревянные переделаны в силу развития современных вкусов 4. Существующие церкви в этих местах имеют большей частью базиличную форму, т.е. в виде вытянутого прямоугольника с продольным разделениями, между тем как в более северных частях Норвегии замечается крестообразная форма плана (в г. Тромсо). Стиль церквей большей частью готический, но далеко не строгий и не изящный. [13]

Около селения Mosfoen, берега все еще представляют собою довольно высокую цепь гор, покрытых в некоторых метах снеговыми залежами. Солнечные ночи не казались поэтичными а представлялись вполне реальным явлением. Пройдя довольно невзрачный город Бодо, мы приближались к знаменитым по рыбной ловле Лофоденским островам. Эти громадные скалистые острова, с вершинами до 3000 футов высоты, более чем на половину остаются в постоянных снегах и при полуночном солнце вечные ледники их, как хрустальные покровы, расстилаются и блестят тысячами цветов. Белые горные потоки, как серебряные ленты, падают в море и осыпают водяною пылью скалы.

Пройдя эти острова, приближаешься уже к самым северным границам Норвегии. — Здесь город Тромсо, один из лучших побережных городов, имеет три церкви, несколько довольно чистых улиц, водопроводы, телеграф и даже весьма порядочный музей местной фауны и флоры. Тут-же хранятся некоторым находки каменного, бронзового и железного периодов. За последнее время изучение этих отдаленных эпох дало прекрасные результаты. Особенно интересны могилы «Гонггрифт» (от слов гонг — дорожка и грифт — могила). В них хоронили от 50 до 100 человек, иногда в сидячем положении. Каменный период, полагают, окончился за 1000 л. до Р.Х.; бронзовый — около Р.Х. Он разделяется на два периода: в первом покойников не жгли и вещи обыкновенно отливались , во втором — покойники сжигались, а вещи начали чеканить из бронзы и золота; между прочим появились щипцы и другие предметы. Курганы каменного и бронзового периодов встречаются одни на другом. Железный период считается в Швеции от Р.Х. до половины XI ст. и подразделяется в свою очередь на три периода; сжигание трупов продолжается только в первых двух периодах. При раскопках курганов в недавнее время найдено много золотых браслетов, брошей, застежек и т. п. Кроме того, встречались римские вещи первых веков и разные монеты арабские и др. Признаки письмен — «рун» встречаются в находках V ст. [15]

Так как в народном быту Норвегии не сохранились ни старинные костюмы, ни сам тип селений, — то только с этого города среди господствующего населения норвежцев появляются местные типы лопарей «Финмаркен», в оригинальных костюмах. Этот кочующий полудикий народ производит на европейца крайне неприятное впечатление своим первобытным отношением к человеку и полным хладнокровием к какой-либо культуре. Главное занятие их, как и наших лопарей, огромные пастбища оленей.

Близ гор. Гамерфесрста находится одна очень любопытная лапландская хижина (гамме). Она имеет по плану продолговатое помещение, оканчивающееся с узких сторон полукругами. Длина хижины 30 фут., ширина 14 фут., а высота 6 фут. К одной из длинных сторон примыкает меленькая пристройка — вход. В середине главного помещения находится печь в виде груды камней, а над нею в крыше устроено отверстие для дыма. В одном из полукружий помещаются овцы, а у стены устроены места для спанья.

В гор. Тромсо я впервые встретил русского промышленника с Поморья, сообщившего мне интересные сведения о торговых сношениях наших поморов с норвежцами и о самом промысле.

В следующем городе Гамерфесте были уже целые десятки русских судов, множество лопарей, комиссионеров и промышленников. Город этот хотя и беднее Тромсо, но жизнь в нем кипит как-то полнее. Тип его одинаков с другими виденными мною городами Норвегии и только некоторая особенность в устройстве мостовых и самих постройках; так первые ограничены узкими открытыми каналами до 12 вершк. Глубины, для стока больших весенних воз с возвышающихся на самым городом гор; далее за каналами идет широкий тротуар, несколько приподнятый против мостовой, и [16] затем возвышаются сами строения, имеющие почти всегда два этажа.

Первый этаж занят кладовыми и помещениями для мелкого скота, второй служит собственно жилым помещением; в него ведет открытая лестница, занимающая всю ширину тротуара. На средней площадке этих лестниц, имеющей вид балкона. Горожане, обыкновенно после дневных работ, беседуют между собою о личных и общественных делах.

Почти все дома обшиты тесом в горизонтальном или в вертикальном направлении. Строятся они или бревен (горизонтально) или представляют собою брусковой скелет, забранный пластинами (полубревнами) в вертикальном направлении, причем углы связываются железными скобами. Лес для всех плотничьих работ идет преимущественно из России.

В Гамерфесте мне пришлось познакомиться с одним из богатых русских промышленников, который весьма любезно показал мне свое судно, рассказал о разных случаях крушения судов (авариях) во время плавания и познакомил с главными чертами торговых сношений русских с норвежцами. Из рассказанного видно, что торговля поморов редко распространяется дальше Гамерфеста (иногда только в Тромсо и ближайшие бухты). Последний таким образом служит центром главной торговли. Здесь находится консульство, совершаются торговые сделки, нотариальные акты и т. п. Русские обыкновенно везут в Норвегию муку, крупу, лес и бересту, а отсюда забирают главным образом рыбу, бакалейные и галантерейные товары. Торговля с давних пор и поныне ведется меновая. Курса для них не существует, а потому, делая труду и товару одинаковую расценку, поморы только в силу этих условий и находят выгодным вести свои торговые дела с Норвегией. Условившись в размене товаров, поморы нагружают свои суда преимущественно трескою и тут же солят ее. Затем подыскав другие товары, они с полным судном отправляются в свои далекие края. Судохозяева при этом настолько сведущий народ, что сами и управляют судами. Последние строятся на Поморье преимущественно в посаде Сума и в г. Кеми самими предпринимателями торговли. Промышленники еще зимой нанимают рабочих, в два или три месяца сооружают судно и с весенним разливом уже поднимают его вполне готовым. Суда эти, смотря по состоятельности владельца, строятся одномачтовые, двух и трехмачтовые, стоимостью от 1, 000 до 10,000 р. и дороже. [17]

Трехмачтовое судно делает до 8 ½ узлов в час, т.е. около 15 верст и может принять груз в 15,000 пуд. Поморы обыкновенно раннею весною, как только пролив около острова Моржовца освободится от льда, массою выходят в море, затем идут океаном верстах в 50-ти от берега, огибают русские границы и рассыпаются по разным городам и бухтам, оставаясь там до хороших уловов, что иногда затягивается на все лето. В Норвегии, как рассказывали мне некоторые судовщики, русские промышленники испытывают часто различные неудобства в своих торговых сношениях и главным образом потому, что в Норвегии являются торговыми посредниками с нашей стороны в качестве русских вице-консулов те-же норвежцы. Последние, очевидно, соблюдают прежде всего интересы своей страны, а затем остаются полезными нам только в силу известных торговых постановлений. Хотя в Норвегии и есть специальный русский консул, но во-первых одному лицу трудно вести дело во всех торговых пунктах, во-вторых наши консулы, являющиеся из столицы, разумеется, не знают всех нужд и интересов местного торгового народа и, за незнанием норвежского языка, часто руководятся взглядами наших вице-консулов, т.е. тех норвежцев, которые, естественно, навязывают русскому консулу свои взгляды в зависимости от своих личных интересов. Не то говорили мне о норвежских консулах. Эти люди часто вышедшие из самого торгового люда. Нередко напр. многие из них специально обучались русскому языку в г. Архангельске и др. местах, сами бывали комиссионерами, ходили на судах и только после известной практической школы выходили в вице-консулы, а затем уже в консулы. Само собою понятно, что последние настолько изучают торговые тайны, что наши поморы являются здесь людьми не только менее практичными, но и беззащитными, [18] между тем русские товары — мука и лес, представляют более существенную потребность для норвежцев, чем для нас рыба, и следовательно эксплуатация норвежцев тем более печальна для поморов, что мы могли бы не только выйти из некоторой зависимости, но и прямо утвердить рынки в своих границах. Этим, конечно, можно было-бы достигнуть более выгодной для нас мены товаров и бесспорно улучшить благосостояние всего северного края России. Оставляя это мнение на суд компетентных лиц, мы перейдем к нашему дальнейшему путешествию.

Еще до прибытия нашего в Гамерфест, солнце светило непрерывно, и вот уже четвертые сутки, как пробираемся шхерами, под его постоянными, но холодными лучами. Голые скалы, перерезанные яркими полосами снега и глубокими ущельями, как-то угрюмо сплетаются в целые ряды гор и мрачно поднимаются над вами. Глубокие фиорды, окаймленные черными берегами, далеко уходят в глубь Норвегии и там где-то, в цепях гор, стушёвываются по темною холодную синевою, а тут могучим размахом поднялись из бушующих волн океана неприступные голые скалы и как бы покрылись ярко-фиолетовой тканью, из-за которой снега и ущелья, как на парче, сквозят то белым, то черными густыми пятнами.

Но вот по направлению к Нордкапу открылись бесконечные воды океана, разнесся глухой рев несмолкаемых волн, а впереди расстилалась на воде громадная сырая масса паров. Эти пары постепенно поднимались и, образуя непрерывные ряды облаков, неумолимо надвигались на нас. Угасающие лучи солнца в последний раз блеснули нам и пароход врезался в эту непроглядную массу. Он дал медленный ход и пошел все глубже и глубже в какое-то ущелье. Тяжелое чувство овладело нами и все молча смотрели в глубь мрака, точно стараясь объяснить себе это грозное явление. Мы шли, едва видя вперед на три, четыре сажени. На пароходе поднялась страшная работа, оглушительные свистки разносились между скалами и по степени силы эхо определялся наш путь; пароход давал то передний, то задний ход, на палубе пронзительно раздавались звонки и сквозь этот хаос мерно выкрикивались цифры промеров глубины пролива. Вдруг среди этого мрака впереди вырастают скалы и раздается страшный адский вскрик миллиарда птиц. Это был какой-то протестующий, захватывающий


[19] душу вопль. Пароход моментально повернул в другую сторону, опасность крушения миновала и мы молча, под каким-то удручающим впечатлением разглядывали уходящие неопределенные полубелые массы берегов. Визг становился глуше; сквозь исчезающий туман показался свет и пароход вышел по разгоравшиеся утренние лучи солнца. Все вдруг оживилось, начались снова разговоры и мы получили некоторые сведения о только что пережитом моменте. Рассказывали, что здесь именно находится такое ущелье, куда слетаются на ночной отдых чуть-ли не все птицы с далеких берегов океана, и наш пароход своим движением и шумом разбудил их и вызвал такой отчаянный, протестующий крик. Встретившиеся нам массы густых паров — обычное явление этого края; они образуются от льдин, оторвавшихся во время движения ледников на полюсе и несутся по поверхности более теплого течения воды. Вид их представляет как бы бесконечный изогнутый параллелепипед высотою несколько сотен сажень. При этом пары идут не всею массою, которая образуется на полюсе, а отдельными полосами, так что нам приходилось ехать как бы через целый ряд туннелей. От таких паров и светопреломлений в них [20] доводилось наблюдать чрезвычайно оригинальные картины, все оне сменялись одна другою и перед нами мало-по-малу возрастала одна общая грозная картина самых северных окраин Норвегии. Здесь нет ни какого рождения, никакой жизни; голые угрюмые скалы, снега и туманы — вот вечные суровые картины края.

С Маззо мы повернули в пролив и как-то робко стали проходить между бесконечно-печальными острогами голых скал. Минуя затем фиорды Порсангерь и Лате, которые также были покрыты непроглядным туманом, мы наконец расстались со шхерами и вышли в открытый океан. Огромный кранный диск солнца потухал и казался совершенно безжизненным; окружающая природа не дышала ни мечтой, ни волнующей поэзией, она склоняла только к вопросам ума и примирения с бесконечным, безысходным и безызвестным. Наступила ночь. Солнце, далеко не дойдя до горизонта, стало снова подниматься, его бледные лучи, едва отражаясь в воде, уходили в бесконечную даль океана и дам в дали с одной стороны сквозь чистую синеву горда поднимался отвесной скалой Нордкап, а с другой. Куда приближались мы высился угрюмый Нордкин. Это под 72 сев. шир. Мы обогнули Нордкин и стали спускаться к Вардо. Ряд тяжелых впечатлений сменился новыми ощущениями. Мы прибыли в город Вардо, где русский пароход «Архангельск» поджидал нас, чтоб показать не менее грустные берега Мурмана. Заинтересовавшись норвежским пограничным городом Вардо, я знакомился с его внешним видом и производительностью. Рыба здесь, конечно, играет первенствующее значение и за отсутствием санитарных требований город страдает миазмами. Городские дома почти все деревянные и кажутся зажиточными, но улицы чрезвычайно грязны. Лавки сгруппированы на одной улице и торговля ведется преимущественно заграничными товарами. В конце города на возвышении находится старинная крепость. Она не больших размеров и хотя поддерживается, но имеет скорее историческое значение, чем практическое. Осмотревши г. Вардо, я собрался с моим попутчиком, академиком П.А. Черкасовым, ехать на лодках в Печенгский монастырь; но крайние неудобства этого сообщения, предсказанные местными жителями, и недостаток времени заставили нас перейти на пароход «Архангельск» и прямо направится в гор. Колу.

Примечания

1) Такой характер орнаментики встречается в индийском исскустве; родственность его заметна и в нашей деревянной резьбе XVI столетия.
2) Спанн — мера сыпучих тел; скрин — ящик.
3) Опубликован в специальном сочинении.
4) Из древних любопытных церковных потроек встретились только колокольня в Оре (Швеция). Кубообразный низ её каменный, верх состоит из восьми бревенчатых устоев, забранных в виде решетки. Высокая крыша её и восьмигранная главка покрыты деревянною черепицей вроде нашей “чешуйчатой обивки”.

Путевые заметки о севере России и Норвегии Академика архитектуры В. В. Суслова

[21] Прежде чем говорить о дальнейшем путешествии, я позволю себе упомянуть о Печенгском монастыре, этом первом светильнике Христовой веры на самых северных окраинах России. Уединенный монастырь этот находится на границе Норвегии и России, на реке Печенге, впадающей в Печенгскую губу (верстах в 45 от океана). В эти то отдаленные места, полные глубокой тишины и чуждые всяких страстей, еще в XV веке пришел Преп. Трифон и насадил христианство среди языческого племени лопарей. На огромном пространстве всего полуострова тогда еще не было ни одной церкви и только упоминается в летописях о часовне в гор. Коле. Когда же имя Христово стало святым для лопарей, Преп. Трифон отправился в Новгород, откуда снова пришел сюда с грамотою от Новгородских владык на построение церкви и с несколькими мастерами, которые и выстроили здесь первую деревянную церковь. Иеродиакон Соловецкого монастыря Феодорит переводит на лопарский язык главные церковные книги, и новое христианское учение широким лучом осветило весь Мурман. Иоанн Грозный пожаловал этому монастырю окрестные владения, что дало материальное обеспечение новой общине. Во время войны царя Федора (1590 г.) с немцами, шведы, владевшие Финляндией, напали на монастырь, разграбили его и перебили почти [22] всех монахов. С этих пор обитель оставалась забытой и только в последние годы, по случаю трехсотлетия кончины Преп. Трифона, решено было возобновить ее.

Несомненно, что церковь в этих отдаленных краях сослужит великое дело: она станет не только дорогим духовным пристанищем всего приходящего люда, изнывающего здесь в непосильных трудах, но и будет содействовать улучшению материального быта местных жителей. Существующая ныне церковь над мощами Преп. Трифона построена в 1709 г. Она состоит из прямоугольного невысокого сруба – собственно церкви, и небольшой паперти. Над церковью возвышаются два, один над другим, восьмерика с главкою, а над папертью – невысокая колокольня.

Продолжая путешествие русскими берегами, мы обошли несколько факторий и, обогнув рабочий полуостров (вероятно Рыбачий – прим. ред.), прибыли в бухту Ара. Здесь, благодаря весьма любезному вниманию к нам директора китобойного завода общества Ара, я довольно подробно ознакомился не только с устройством самого завода, но и со способами китовой ловли. Дело это мне показалось настолько интересным, что я позволю себе, хоть коротко, остановиться на нем. Обыкновенно большой буксирный быстроходный пароход с разными приспособлениями и достаточным экипажем, отправляется верст на 30 или на 40 вглубь океана. На пароходе в особо приспособленной коробке подымается на мачту специальный наблюдатель, который зорко высматривает первое появление кита. Кит, выходя на поверхность воды, обыкновенно выпускает из носовых отверстий высокие фонтаны через некоторые промежутки времени (1 1/2 мин.), по числу которых (от 12-20) узнают его спокойное или раздраженное состояние. Как только фонтаны показались на поверхности воды, пароход начинает быстро ходить по направлению движения кита, который, в свою очередь, заметив пароход, делает различные круги и неправильные повороты. Соображаясь с этими направлениями, китоловы выбирают удобный момента, чтобы пустить в кита снаряд с разрывною гранатою. Этот снаряд, называемый гарпуном, имеет следующее устройство и приспособления: на носу парохода настилается род помоста, к концу которого на лафете прикрепляется пушка, повертывающаяся в разные стороны и весящая до 30 п., с калибром 2 1/4 вер. Пушка заряжается обыкновенным порохом и затем [23] в нее вставляется гарпун: но чтобы последний от сильного взрыва пороха не попортился, кладут между ним и порохом эластический пыж. Железный гарпун, длиною до двух аршин, состоит: 1) из конического ядра, начиненного взрывчатым веществом, 2) из раздвижных крюков и 3) из стержня.

Последний имеет во всю длину разрез, по которому скользит железное кольцо, прикрепленное к длинному канату, сложенному на палубе. Средняя часть гарпуна снабжена двумя или тремя острыми крюками на шарнирах, вместе сходящихся внутри, и в то время, когда граната навинчена на эту часть гарпуна, т. е. когда снаряд готов к делу, крюки плотно прилегают к стержню; в этом виде стержень гарпуна вставляют в пушку, а кольцо отодвигают к средней части гарпуна, чтобы при вылете последнего из пушки, канат не получил бы слишком сильного движения и не оторвался бы от кольца. Далее, около пушки приделана полка, на которой лежит достаточной длины канат, один конец которого прикреплен, посредством упомянутого кольца, к гарпуну, а другой идет в трюм к запасным тюкам каната и может быть посредством особого ворота отпущен и притянут, смотря по быстроте движения раненого кита ¹.

Таким образом, как только представится удачный момент для борьбы, раздается выстрел, и двухаршинный гарпун мгновенно входит внутрь животного. Канат моментально натягивают, крюки, [24] сходясь в виде якоря, сдавливают в своем основами (у шарниров) пистон и разрыв гранаты в теле животного становит борьбу двух морских колоссов на жизнь и смерть. Кит, беснуясь от страшной боли, как стрела бросается из стороны в сторону, а пароход, отдавая канат, как громадная птица, с двумя широкими и белыми крыльями из пены, носится с какою-то исступленною быстротою. Но скоро силы кита ослабевают, кровяные фонтаны,

как рубиновый дождь, сверкают среди огромных волн океана, и пароход, собирая канат, окончательно парализует силы животного. Борьба иногда продолжается целые сутки и более, наконец оканчивается полным изнеможением кита, и его притягивают к бортам парохода. Последний уже медленно, но с какой-то торжественностью, возвращается домой с желанною добычею.

Во время прилива воды, кита оставляют у самого завода, а при отливе вырезают подкожное сало и внутренний жир, тушу же снова отталкивают в воду на якоре. Вырезанные пласты тянут приводом по наклонной плоскости во второй этаж завода на плоские ящики, а оттуда особым приспособлением эти пласты спускают под гильотину. После этого рубленое мясо перевозят на тачках в чугунные котлы, вмещающие в себя 23 меры (мера – 10 пуд.). Котлы эти герметически закупоривают и впускают в них пар, который, разваривая сало, дает три слоя жира. Каждый слой может быть отведен в резервуары отдельно посредством особых кранов. Верхний слой жира самый лучший. Гуща, образовавшаяся на дне котлов, иногда снова переваривается. Туша и кости также обрабатываются на некоторых заводах в гуано, которое идет за границу на удобрение почвы. Для этого мясо и кости поднимают во второй этаж, и там мясо идет под одну гильотину, а кости под другую, причем рубленные куски прямо попадают в тачки с вертикальною перегородкою для тех и других кусков; затем эти тачки снова поднимают по рельсам во второй этаж, где мясо погружают в горизонтальные котлы, имеющие по два отверстия, а кости в вертикальные котлы. После герметической укупорки котлов, мясо и кости подвергают сильному пару, вываренные кости мелют в муку, просеивают и рассыпают в мешки, а вываренное сало сливают по общему желобу в деревянные чаны. Жир первого [25] сорта почти белого цвета, второго – желтого, третьего – бурого. Кроме жира, идущего в большом количестве за границу, здесь вырабатываются консервы из мяса, идущие для пищи народа в Испанию, и китовый ус.

Пройдя несколько далее, я со своим товарищем по путешествию, остановился на другом заводе Общества русских китобойных промыслов, где мы были также почтены любезным приемом и осмотрели все приспособления завода. Здесь туши и кости, не обрабатываются и китовая охота в количественном отношения идет более счастливо, чем в предыдущем. Директором последнего завода были любезно предложены нам два зародыша кита и несколько других весьма любопытных предметов; но, к сожалению, пароход «Архангельск», на котором они были отправлены, во время его возвращения в Петербурга, разбился и погиб в Норвегии.

22-го июня, в солнечную полночь, среди радушных проводов, мы вышли из заводской бухты и стали входить в Кольскую губу. Солнце освещало тихие воды залива и по берегам расстилались мелкие сосновые лиса. Не дойдя четырех верст до Колы, пароход остановился и мы принуждены были отправиться в город на лодках. Кола считается первою колонией на Мурманских берегах. О ней упоминается в летописях еще в 1264 году; но кто были ее первые поселенцы – неизвестно, хотя некоторые утверждают, что это были Новгородские выходцы. Во всяком случае эти поселенцы положили начало нашим рыбным промыслам и в последующие века привлекли массу новых предпринимателей из разных мест Архангельской и Вологодской губерний. При Грозном г. Кола именовался Острогом и служил для ссылки государственных преступников. Ограничение и нижние части некоторых башен древнего острога еще заметны и в настоящее время. При Екатерине I-ой он был переименован в уездный город, но после разорения его англичанами, оставался заштатным городом. В настоящее время Кола по своей внешности нисколько не больше и не богаче простого села; даже те дома, где помещается администрация, представляют собою жалкие одноэтажные строения.

Вообще не только во внешности города, но и во внутренней жизни лежит какая-то печальная гармония с окружающею его природою. [26]

Древний деревянный, 18-ти-главый собор (как видно из одного старинного рисунка), весьма интересный по своим формам, уж давно сгорел и мне пришлось осмотреть только следы его основания. Собор этот, судя по сохранившимся очертаниям фундамента, состоял из главного и двух боковых приделов. Главный имел по плану вид креста и окружался широкой галереей, из которой проходили и в приделы. Входы были расположены с северной и южной сторон, в виде широких крылец. Длина храма по северо-южному направлению простиралась до 18 саж., а ширина от востока к западу до 10 саж. Наружный вид собора, судя по формам и размерам основания его, а также по дошедшему до нас рисунку и рассказам жителей, был чрезвычайно величественный и необыкновенно красивый.

Существующая ныне кладбищенская церковь Св. Троицы (1727 г.) по простоте своих форм мало интересна (колокольня ее показана на прилагаемом рисунке). Другая старинная церковь сильно переделана. В городе Коле имеется метеорологическая станция и административный пароход, с помощью которого и ведется управление всем Мурманским берегом.

Предполагая из г. Колы пробраться через Лапландию к Белому морю на Кандалакшу, мы получили от исправника следующие сведения о способах сообщений между этими двумя пунктами. Зимою переправляются обыкновенно на оленях, или просто на лыжах. (Лошадей в Коле – только одна, откуда ее по мере надобности перевозят на пароходе по всему Мурману).

Поздним летом, когда снега стаивают и болота просушиваются, более 100 верст едут озерами в лодках, а остальную часть пути, около [27] 100 верст, идут пешком. В то же время, когда предполагалось наше путешествие (23-го июля) по этим местам, никакие сообщения были немыслимы, так как озера были еще во льду, а остальная часть пути представляла собою непроходимые болота. Таким образом проектированный путь был невозможен, мы принуждены были вернуться на пароход и направиться берегами Мурмана в г. Архангельск.

Выходя из Кольской губы, я разговорился о разных курьезах среди интеллигенции г. Колы, о всевозможных невзгодах, особенностях этого края и о самой жизни местного народа, протекающей среди невеселой природы, покрытой то трехмесячным днем, то одною длинною ночью. «Зима у нас долгая – говорят мурманские поселенцы, – да лютая, и живем мы, этак, всю зимушку студеную, в впотьмах, вплоть до Евдокей до самых (1-го марта). Прогневили мы видно Царя Небесного, изобидели Его, Батюшку, своим житьем непотребным, – не светит Он украин наших, палестин холодных, и кабы на то время не месяц, да не сполохи (северное сияние), да не снег наш белый-пребелый – стоял бы мрак неописуемый и ходили бы в слепоте несказанной. Когда у нас утренняя заря, когда вечерняя и когда полдень, мы эту пору не ведаем. С Евдокей гостенек наш дорогой выглянет крайком этак, там, по малом времени, запаздывать начнет все больше, да больше, а потом, ясный наш батюшка, и совсем не станет хорониться, а стоит так, почитай, недель 12-ть, с залишком, над головушками нашими горемычными и над Колою родной нашею. Стоить, этак, на-полдень, такое ясное, да красное, как есть летнее, а станет опускаться на-полуночь и гляди на него без опаски – не слепит очей, не зовет слезы, стать оно ровно бы уголь разгорается и все больше да больше делается, кажись бы их вот десять в одном-то, а свет разливает оно на ту пору таковой умильный, да красовитый, точно бы фольговый. Смотришь, этак, на все творение Божие круг себя, и на землю матушку, и на деревья, и на поляны, и не налюбуешься. Все-то тебе видно, да ясно таково, и не токмо что близко, а и далe-то так показуется во всей красоте и приглядности своей. И таково-то у тебя на душе хорошо станет, что и сказать не можно, возрадуешься сердцем несказанно и дух твой словно бы вот взлетать хочет, да крылец не мает… Да, велик Господь милосердный, и нет конца дел в руцех его!..

[28]“Редко оно тоже любуешься-то этим зрелищем, – работа у нас по ту пору горячая, все на промыслах маемся”.

На этих-то пресловутых мурманских промыслах мы и позволим себе несколько остановиться. Мурманский берег, название которого производят от “Норман”, “Мур-ман” (Мать-человек) и т. п., имеет до 40 становищ, из которых некоторые заселены колонистами. Последние вышли сюда на известных льготах, обнародованных правительством в 1876 г., в виду улучшения мурманских промыслов. Этими льготами полагалось привлечь сюда капиталистов, которые бы могли расширить промыслы и этим поднять благосостояние всего края, но на деле вышло не так: капиталисты, правда, явились, но не многие и, вследствие весьма малой конкуренции, сделались монополистами, что тотчас же не замедлило отразиться на остальной поселившийся и приходящий сюда рабочий люд.

Главный контингент промышленников составляют здесь поморы, остальные – колонисты (русские и норвежцы) и разный приходящий люд; кроме того, встречаются и лопари.

Промыслы ведутся хозяевами и покручниками (работниками) на правилах общей дележки. Покручник, уходя на промыслы, получает от хозяина задаток – покрут, в виде небольшой суммы денег, муки, крупы, чаю и т.п.; кроме того хозяин обязывается платить подати за покручника. Весь этот задаток ставиться в счет покручнику гораздо дороже (почти вдвое) обыкновенной цены, и это составляет процент за ссуду.

Все принадлежности, необходимые для промыслов, – шняка (лодка), снасти и т.п. даются хозяином, хотя потом за них уплачивают те же покручники. В конце промыслов весь улов рыбы сдается хозяину, который получает 2/3 всего улова, а одну треть делят на всех покручников, и они обязаны продавать свою часть тому же хозяину. На каждое промысловое судно полагается 4 человека – кормщик, тяглец, весельщик, наживляльщик и, кроме того, мальчик – зуйка. Кормщик получает, помимо одинаковой суммы с остальными покручниками, еще половину такой же суммы от хозяина, сверх того, так называемый, свершенок, равный четверти доли каждого покручника. Работники, кроме 1/3 улова рыбы, получают 2/3 тресковых языков, вязиги и сушеных тресковых голов.

Наем покручников большею частью происходит в Архан[29]гельске. Покручники заключают условие с хозяином и, закабаливши себя, отправляются в дальний путь пешком, а все вещи укладываются в кережки и тянут их лямкою или собаками. Кандалакша делается сходным пунктом покручников, откуда они партиями проникают сначала до станции Рост-Наволок, а затем пешком и на оленях рассыпаются по становищам Мурмана. Здесь то собственно и лежит начало тяжелого удела покручников, страшной борьбы за существование. Сотни верст идут они, иногда не встречая даже лопарской тупы (избы), нет для них ни постоялых дворов, где бы они могли согреться и отдохнуть, нет у них ни надежды на лучшее, ни помощи в застигнутых на дороге страданиях.

Идут они еще раннею весною, в морозы и глубокие снега, отдыхая часто под открытым небом; отмораживают себе ноги, руки, подвергаются цинге, страшным ревматизмам и, едва достигнув своих роковых становищ, в мокрых одеждах скучиваются в избы с какими-нибудь тремя, четырьмя кубич. саж. воздуха. А дальше еще более невеселая картина. В бури, холода и туманы они выходят в маленьком открытом суденышке в океан, проводят там целые сутки и нередко, застигнутые непогодой, делаются жертвою суровых волн океана, и тогда новый стон, новые страдания покинутой в далеком Поморье бедной, горемычной семьи. Да, горько, читатель, горько живется этому народу.

Главные промыслы заключаются в ловле трески, затем палтусины, камбалы, зубчатки и др. рыбы. Вся эта рыба идет весною к берегам для метания икры и в то же время гонится за мойвой, которая, в свою очередь, бежит от них и попадается в руки другого врага – человека и служит наживкою для трески. Мойва ловится особенными мойвенными неводами², а наплыв ее узнается по чайкам, которые большими стаями слетаются в тех местах, где появляется мойва во [30] время весеннего улова, продолжающегося с 1-го апреля по 1-е июня. Промышленники не солят треску, а, за исключением палтусины, продают ее в свежем виде и вяленою; последнюю предварительно разрезают, вынимают хребетную кость и, связывая попарно, сушат на горизонтальных жердях, укрепленных в вертикальные стойки. После весеннего главного улова наступает менее важный летний улов, продолжающийся с 1-го июня по 1-е августа, причем для наживки употребляют рыбу-песчанку (род снетков) или же червяков. Третий же незначительный осенний улов (с 1-го августа по 1-е октября) производится только днем, так как ночью почти нет возможности избавиться от акул и морских зверей, которые не только разгоняют рыбу, но и съедают пойманную прямо с крючков яруса (промысловой снасти).

В продолжение пяти месяцев покручники выезжают в море на промысел от 20 до 35 раз, смотря по погоде и состоянию их здоровья (если даже один из покручников захворал или запьянствовал, то все работы останавливаются). Когда промышленники в море, то становища пустуют и остаются только зуйки (мальчики), на обязанности которых лежит изготовление пищи, горячей воды, сушка снастей и т.п.

Ловля рыбы производится у них почти исключительно ярусами, между тем как в Норвегии преимущественно удочками. Полный ярус состоит из 40 тюков (тюк – связка веревок = 180 саж.); к каждому тюку привязаны по три стоянки – веревки, толщиною в мизинец, а длиною до 50 саж. Между этими стоянками навязывается ряд коротеньких веревочек, длиною в 1 1/4 арш. и в расстоянии одна от другой до 3 арш.; на концах этих веревочек приделаны крючки, на которые сажают наживку. Тюки, когда их отпускают на воду, связывают между собой, и тогда образуется полный ярус, длиною в 6000 саж.; когда же ярус вынимают из воды, то его постепенно развязывают на отдельные тюки. Отправляясь в море, промышленники берут с собой бочку воды, хлеба и котелок для варки пищи. Выйдя, [31] таким образом, на промыслы, кормщик выбирает место ловли и прежде чем закинуть ярус, замечает, приблизительно, на сколько верст они отъехали от берега (среднее расстояние около 15 верст) и против каких мест находятся, чтобы после бури можно было ориентироваться и разыскать яруса.

Избрав место для ловли рыбы, закидывают первую стоянку с якорем, а на поверхности, где она связывается с тюком, прикрепляют поплавок; далее выбрасывают другие стоянки с якорями и поплавками и таким образом ярус в работе. К последней стоянке покручники привязывают шняку и начинают варить себе пищу или же ложатся отдыхать. Спустя 12-15 часов после того как был закинут ярус, тяглец постепенно вытаскивает его и снимает с крючков рыбу при помощи особого колеса, приделанного к борту шняки. По мере же того, как рыба снимается, наживщик завязывает крюки, чтобы они не перепутались. Снявши с яруса до 1000 пудов рыбы, покручники отправляются на становище. Там отрезают рыбьи головы, распластывают их и сушат на солнце. Головы эти скупаются норвежцами для скота и удобрения почвы – бедный же люд Архангельской губернии питается ими. Соление рыбы падает на весельщика и кормщика, которые относятся к делу довольно небрежно; они часто медлят солить ее, так что рыба начинает уже подвергаться гниению; кроме того, из экономии, они употребляют для солки рыбы недостаточное количество соли. Из печенки тресковой рыбы приготовляют сало, для чего печенки складывают в чаны, подвергают действию солнечных лучей и после процесса брожения чистый жир выделяется, а вода и кровь отстаиваются и за непригодностью выпускаются через краны, находящиеся в чанах.

Относительно дележки всей добычи между хозяином и покручниками можно сказать, соображаясь с цифровыми данными об улове и продаже рыбы, что дело это для рабочих поставлено самым несправедливым образом. Часто ничтожный капитал положительно недобросовестно эксплуатирует труд целой сотки и даже тысячи народа; хозяин, ничего не делая, получает 2/3 дохода, а масса людей, изнывающих под тяжелыми работами, едва, едва прокармливает свою семью. По наблюдениям местного доктора г. Гуревича, дележка должна бы, при образовании особых артелей и при поддержке правитель[32]ства, перейти обратно, т.е. 2/3 всего улова следовало бы получать рабочим, а 1/3 хозяину, и это было бы более равномерно.

Кроме описанной формы образования промыслов из хозяев и покручников, существуют еще отдельные небольшие кружки с хозяином во главе. Последний поднимает одну или две шняки и сам идет за кормщика. Иногда же шняка состоит из 4 хозяев, имеющих на общий счет шняку, ярус и прочие принадлежности. Такие хозяева делят добычу поровну и живут гораздо лучше покручников.

Всех шняк по западной и восточной стороне Мурмана около 700 и более, число же промышленников с зуйками доходит до 5000 человек. Шняка обыкновенно не снабжена спасательными снарядами и в сильные бури или от чрезмерной нагрузки ее рыбою, немало народу делается жертвою и без того неприветного для них моря.

По некоторым исчислениям, улов мурманских промышленников достигает до 1.077,000 пудов, из которых 1/3 идет в Петербург, другая треть вялится и расходуется за границу. Остальная же часть идет в Архангельск; но так как треска составляет как бы необходимый жизненный продукт в Архангельской губернии, то доставляемое сюда количество рыбы с Мурманского берега оказывается крайне недостаточным и в громадном количестве (в полтора раза и более всего мурманского улова) везется из Норвегии.

По наблюдениям промышленников, прежние уловы на наших и норвежских берегах ежегодно увеличивались, причем улов норвежцев был всегда значительно больше нашего и вот по каким причинам: треска, как известно, идет для метания икры к берегам, омывающимся более теплым экваториальным течение, потому что тресковые зародыши в таких местах не только лучше развиваются, но и имеют большую пищу. Кроме того, в силу природы, треска идет в это время в более глубокие места, дабы полное спокойствие могло способствовать скорейшему развитию их зародышей, и так как экваториальное течение, идущее из Мексиканского залива, прежде всего омывает берега Норвегии, а к нам идет уже менее теплое, и глубина моря в Норвегии, как известно, значительно больше глубины вод Мурмана, то в силу этих главных условий норвежцы имеют всегда больший и ранний улов, чем[33] мы. Кроме этих обстоятельств несомненно важно и то, что норвежцы значительно лучше обставили свои промыслы. Так, у них имеется всегда удобное сообщение между становищами и дешевая продажа съестных припасов (даже мука, доставляемая из Архангельска, дешевле в Норвегии, чем на Мурмане). Затем, у них не существует покручничества, правильно поставлена санитарная часть, всегда поддерживается солидарность администрации и промышленников, вследствие чего промыслы с каждым годом улучшаются. Далее, в Норвегии все промышленники занимаются ловлею почти у своих же селений, где есть удобные помещения, телеграф и др. удобства. Между тем как наши промыслы не только не имеют должных приспособлений, но и самый народ, прежде чем начать дело, вынужден пройти чуть ли не тысячи верст пешком.

Наконец, мы замечаем, напр., такое неблагоприятное явление для наших промышленников: какой-нибудь зуйка, перейдя степень наживляльщика, весельщика, тяглеца и кормщика, скопивши небольшие денежки, выходит хозяином и вскоре оканчивает свои промыслы. Он строит себе маленькое суденышко и переходит на меновую торговлю с норвежцами, которая значительно легче и выгоднее. Таким образом, наша торговая флотилия хотя и увеличивается с каждым годом, но самые промыслы за последние года стали упадать, причем, конечно, спрос на рабочий труд делается меньше и ценится дешевле³.

Кроме всех неблагоприятных условий, в которые поставлены наши рыбные промыла, еще лежит в народе глубокою язвой повсеместное пьянство, и сколько ни старались уменьшить его, все было тщетно и только запрещение открытой продажи норвежского рома имело довольно благоприятные результаты. Разумная мера к уменьшению этого страшного зла, в котором, к сожалению, покручники находят единственные отрадные минуты своей тяжелой жизни, несомненно могли бы хоть несколько обеспечить материальное положение осиротелых, несчастных семей покручников. Санитарный вопрос на Мурмане, благодаря председателю Архангельского общества Красного Креста, князю Н.Д.Голицыну, а также гг. Дементьеву и Гуревичу, поставлен в [34] настоящее время весьма удовлетворительно. В Териберках, Семи Островах и других селениях находятся довольно чистенькие приемные покои и передвижные лазареты. Уход за больными производится видимо с большим участием. Кроме того, во время промыслов, врач разъезжает по становищам и дает необходимую помощь заболевшим. Самый большой процент болезней составляют: язвы, порезы, уколы и т.п.; другой, тоже не малый процент более тяжкой болезни – цынга⁴.

Расставаясь с этими безотрадными краями, мы прошли Териберки, Луды, Семь Островов и при густом тумане, а затем при сильном ветре, захватившем нас у Святого Носа, благополучно стали приближаться к острову Моржевцу. Наконец 26-го июля, истомленные морскими плаваниями, мы прибыли в гор. Архангельск и отсюда начались мои занятия по исследованию сохранившихся памятников древнего русского искусства на Поморье.

Примечания

[23]
1 Киты подразделяются на полосатиков (самые большие) и на длинноруких

[29]
2 Эти сети подводят ко дну моря и с четырех ел (норвежские лодки) тянут их в форме кошельковой сумы, захватывая встречную мойву.

[33]
3 В настоящее время по Мурману уменьшается и количество рыбы. Это, говорят, происходит от того, что китовая охота ведется слишком близко от берега, вследствие чего киты, а с ними и вся мелкая рыба, стали удаляться от берегов.

[34]
4 Промышленники страдают цынгой большею частью по приходе на становища, вследствии страшного утомления и более или менее продолжительного отдыха по приходе на промыслы. К тому же, конечно, пагубно влияет перемена климата и крайнее неблагоустройство их жилищ.

Путевые заметки о севере России и Норвегии Академика архитектуры В. В. Суслова

[35]

Соловецкий монастырь. Путешествие из г. Онеги в гор. Каргополь. Дорога из Каргополя в гор. Пудож. Александро-Свирский монастырь. Взгляд на древнее искусство северной России и состояние современого искусства в народе.

Город Архангельск высится на крутом правом берегу реки Двины (у начала ее рукавов), верстах в 35-ти от моря. Лучшие здания расположены главным образом по берегу, а внизу разбросаны рынки и различные пристани. Город тянется на несколько верст и соединяется с предместьем “Соломбалы”, в котором живут преимущественно иностранцы. Древние каменные церкви в городе почти все переделаны (одна из них крайне интересна по изразцам, но, к сожалению, они в настоящее время закрашены).

Из достопримечательностей Петровской эпохи заслуживает внимания каменная крепость близ Архангельска, деревянный домик в самом городе и большой деревянный крест в Архангельском соборе.

Домик был выстроен для царя Петра; в нем он жил во время пребывания в г. Архангельске ¹. Этот одноэтажный пятикомнатный дворец ныне, дня предохранения от разрушения, накрыт сараем.

Архангельск мне пришлось посетить второй раз, а потому, ограничившись некоторыми беседами о древностях с местным епископом, преосвященным Нафанаилом, я отпра[36]вился с почтенным архипастырем в Корельский Никольский монастырь. Путь лежал по бесчисленным рукавам Сев. Двины к морю. Маленький пароходик, предоставлены в наше распоряжение, не мог пройти всего пути, так как рукава оказались довольно мелки и притом нас застал отлив. В виду последнего обстоятельства, мы должны были пересесть в лодки и в них добрались до монастыря. Отливы и приливы побережных вод моря совершаются два раза в сутки и имеют особые названия: маниха (малый отлив и прилив), когда вода прибывает 3 часа, затем стоит как бы неподвижно шесть часов и потом снова убывает в продолжение трех часов; при этом отлив с каждым днем запаздывает на 3/4 часа; большиха, когда прилив и отлив совершаются ровно по 6-ти часов. Эти приливы и отливы, в дальнейшем нашем путешествии по Поморью, не мало мешали делу, так как берега и речки настолько мелеют, что выехать и подъехать к селению возможно только два раза в сутки.

Добравшись до монастыря, я занялся его осмотром и краткими заметками сохранившихся в нем памятников деревянного русского искусства.

Монастырь отстоит от города Архангельска в 34-х верстах и расположен на левой стороне Пудожемского устья реки Двины. Об основании монастыря точных указаний нет, но известно, что еще Марфа Борецкая (новгородская посадница), в память утонувших здесь ее детей, Анатолия и Феликса, делала в этот монастырь большие вклады. В настоящее время монастырь украшен церквами эпохи Алексея Михайловича и окружен весьма любопытною деревянною оградою, с башнями шатрового покрытия, построенною в конце XVII столетия. Из лучших зданий Никольского монастыря считается собор. Он поставлен на высоких подвалах, часть которых занималась тюрьмами для ссыльных в этот монастырь. Церковь окружает двухэтажная закрытая галерея, в которую ведут две полузакрытые лестницы с западной и северной стороны. Храм разделяется с каждого фасада пилястрами и арочками на три части. Над четырехскатною крышею его возвышаются пять полых барабанов с шаровидно-заостренными главами. Пропорции и украшения собора, а также и колокольни, довольно стройные и не лишены изящества.

[37]Ограничившись кратким осмотром Никольского монастыря, я снял несколько фотографий с него и отправился осматривать древнюю церковь в селе Заостровье, близ Архангельска. Церковь эта состоит из главного высокого сруба и двух прирубов, одного пятистенного, для алтаря, а другого прямоугольного – для трапезной. В средине главного сруба возвышается шатер с главкою, а в углах и над срединою стен поставлено восемь главок. Шейки, шатер и главки обиты гонтом в чешую. Церковь этак, кроме верхней части, переделанная и общита тесом.

Возвратившись в Архангельск, я отправился на лошадях в села, лежащие по берегам Белого моря, по направлению к г. Онеге. Здесь собственно и начались мои исследования древней деревянной архитектуры, которая представляла главную цель моего путешествия по северным окраинам России.

Первый интерес для меня имели церкви в посаде Ненокса (в 75 верстах от Архангельска), построенные в XVII столетии. Одна из более интересных церквей этого посада (рис. III) состоит из главного восьмиугольного сруба, на котором поставлен другой, меньшего размера. На уступе первого сруба устроены теремки, называемые местными жителями “херувимчиками”. Второй сруб оканчивается закругленным откосом, в виде карниза. Поверх сруба возвышается шатер с шейкою и главкою. Шатер здесь, против обыкновения, не представляет собою сплошной сруб, а устроен при помощи стропильной системы. К четырем сторонам главного восьмиугольника церкви примыкают четырехугольные срубы, из которых восточный занят алтарем, западный имеет значение притвора, а два боковых выражают собою особые приделы. Эти четырехугольные срубы вверху переходят в восьмиугольные и увенчиваются также пирамидальными покрытиями с главками ². К северному и южному приделам церкви, с восточной стороны, пристроены еще четырехугольные прирубы с бочкообразными покрытиями для алтарей. В данное время церковь обшита тесом, вследствие чего были утрачены ее детали. К трем сторонам этой церкви, в старину, примыкала галерея с особыми крыльцами для самой церкви и ее при[38]делов. Теперь галерейка не существует, но сохранились довольно ясные следы ее соединения со сторонами церкви. По собранным сведениям от местных жителей и по тщательному исследованию церкви, я сделал проект реставрации ее, представляющий один из более сложных типов древней народной архитектуры. Две другие церкви в посаде Ненокса одношатровые; они хотя также поправлены, но не лишены интереса.

Из других древних построек посада обращают на себя внимание солеварницы. Каждая из них представляет высокий квадратный сруб (около 5-ти саж. в длину и ширину), покрытый двухскатной крышей, в коньке которой оставлено продолговатое отверстие. Для прочности здания углы сруба около крыши связаны бревнами параллельно диагоналям квадрата. Кроме того, трехугольные надрубы под фронтонами крыши связаны двумя бревнами. В одном из внутренних углов помещения находится шалаш для рабочих, а в средине помешается печь и резервуар для соленой воды. Печь имеет вид просто корытчатообразной ямы, обложенной камнями. В нее проходит снаружи поддувало. Печь эта имеет в длину 7 1/2 арш., в ширину 6 арш., а в глубину около 3-х арш. Поверх земли с двух сторон печи поставлены три стойки – “быки” (арщ. 1 ½ высотою) и на них положены прогоны. На прогонах лежат в длину печи четыре бревна, к которым на цепях подвешен железный резервуар “черен”. Последний имеет такую же длину и ширину, как и печь, но высотою только 8 вершк. Он висит над всем отверстием печи заподлицо с полом. Земля около топки печи несколько понижена против уровня остального помещения. Соленая вода накачивается из колодцев в желоба, откуда идет прямо в “черен”. Вода варится целые сутки и около полусуток отстаивается. Соли вываривается за раз до [39] 100 п.; это называется “варь”. Соль ссыпается в амбары или кладовые при солеварнице на 7 суток для просушки и затем идет в продажу. Под этими кладовыми находятся ямы “подпотоки”, куда стекает вода с соли. Эта вода кристаллизуется в пласты, которые потом рубят и продают для корма лошадей. В одном из Ненокотских источников находится 9%, а в другом 10 ¼% соли. Каждая варница производит в год до 90 “варей”. В этих промыслах участвуют на наследственных правах несколько десятков человек, которые делят все доходы по известным паям.

Благодаря тому, что мы приехали сюда в день праздника Св. Петра и Павла, высокочтимого местными жителями, мне довелось познакомиться здесь не только с устройством церквей, но и с особым характером праздников, в которые более зажиточные посадские девушки наряжаются в старинные богатые костюмы, имеющие по своему покрою прямое сходство с новгородскими одеждами XVI-XVII ст.

День был теплый и ясный; я помню как чинно выступали из церкви одна за другою нарядные девушки и парами медленно приближались на нашу сторону. Как-то сразу невольно я перенесся мысленно в старое доброе время. Передо мною развернулась целая картина самостоятельной народной жизни; родными казались мне эти кроткие, добродушные люди, молча подходившие к толпе с медленными и низкими поклонами. Но вот затянули песни, составились хороводы и пестрая толпа засверкала своими богатыми парчовыми нарядами, причем жемчуг плавно переливался то на одном, то на другом кокошнике. Все оживилось, заблестело и как-то свободно полились звонкие неумолкаемые песни хороводов; но сквозь эту широкую картину слышались порою заунывные… тяжелые ноты. Праздник был полон народу, красиво раскинутого отдельными группами; тут с какою-то негою, медленно велся хоровод девушек в жемчужных головных уборах, в парчовых и шелковых платьях; там виднелись толпы парней с девушками в более простых нарядах и медленно прохаживались, взявшись за руки, вперед и назад, разливаясь в своих громких песнях. За ними рассыпались массы старого и малого люда, а вдали чернелись избы и в стройных силуэтах поднимались верхушки старинных деревянных церквей. Казалось, что вся картина жила [40] одним временем и стройный вид ее перебивался только толпами веселых детей, сновавших то в ту, то в другую сторону.

К четырем часам народ стал расходиться, и так как посад разделяется на два конца и справляется в году два праздника, то, по принятому обычаю, селяне того конца, где происходил праздник, пошли в гости к селянам другого конца. Этот обычай переугащивания ведется здесь исстари. Скромность поморов, их красивые лица, полные жизни, и молчаливые низкие поклоны придавали празднику какую-то важность, во всем чувствовалась сердечность, сдержанный привет и полное уважение друг к другу.

В этом же посаде мне удалось приобрести чрезвычайно любопытные старинные прялки, вальки и другие подобные вещи, украшенные весьма богатою резьбою, совершенно схожею с норвежскою, о которой я уже упоминал при описании Стокгольма. Во всех встреченных мною здесь домашних предметах проглядывается необыкновенная любовь к украшениям и полная изящность их. К сожалению, эти вещи в настоящее время заброшены по чердакам и вместо их фигурирует в крестьянском быту рыночное производство. Благодаря находившемуся при мне фотографическому аппарату, я сделал кроме альбомных заметок, много фотографий с древних церквей, с различных старинных художественных вещей и с местных девушек, в их богатых нарядах ³.

Оставляя посад Ненокса, я направился по почтовому тракту в следующий посад Уна. Здесь я встретил любопытную деревянную церковь XVII столетия. Она хоть и сильно переделана, но, при тщательном исследовании ее чердачных помещений, мне удалось найти все данные, по которым можно было совершенно ясно представить ее первоначальный вид. Церковь в плане имеет вид креста, над срединой которого возвышается восьмигранный сруб с шатровым покрытием. Боковые части крестового сруба, с фасада, идут двумя уступами, перекрытыми бочечными скатами. С восточной стороны церкви пристроены диаконник, помещение для жертвенника и кладовая, а с западной идет с трех сторон галерея.

Под церковью мне посчастливилось разыскать: 1) деревян[41]ные резные царские двери, с поставами, коруной и колонками прекрасной работы XVII ст.; 2) слюдяной восьмиугольный выносной фонарь, в виде церкви, с девятью шатриками, украшенный оловянными золочеными орнаментами, и 3) деревянный пустой цилиндр, расписанный снаружи красивыми цветными орнаментами. На этот цилиндр обыкновенно надевалась железная или медная лампада, а книзу приделывался деревянный или каменный постамент. Такой подсвечник ставился перед “местными” иконами и назывался “тощею свещею”. Все эти вещи и другие, найденные мною в подцерковьях, на чердаках и в кладовых, среди разного хлама, вероятно скоро будут доставлены в христианский музей Имп. Академии Художеств.

Продолжая поездку по поморью, я направился почтовым трактом через села: Нижмозеро, Кянду, Таминское и Покровское в гор. Онегу.

В Нижмозере сохранилась древняя деревянная церковь и колокольня. Здания эти в основании имеют квадратные срубы, выше которых идут восьмиугольные. Церковь весьма больших и пропорциональных размеров, причем шатер ее величественно поднимается среди всех окружающих построек. Колокольня выше восьмиугольного сруба. Отделана в виде арочек, поверх которых идет карниз и шатровая крыша с главкою.

Дорога все время шла болотистыми местами и представляла собою тысячи всевозможных бугров и рытвин; там же, где были положены фашины, она делалась еще ужаснее, так как пробираясь по голым круглякам, иногда расшатанным и переломленными, приходилось получать беспрерывные и мучительные толчки. Дорога эта или скорее пытка до того изнурила меня, что первый большой отдых в г. Онеге показался мне блаженством.

В Онеге между прочим я осмотрел лесопильный завод английской компании. Он поставлен довольно широко и ведет огромную торговлю с Англией. Подобных заводов на поморье до десяти; все они, получая сплавляемый лес из северных губер[42]ний России, обрабатывают его в доски, брусья и т.п. и целыми пароходами вывозят за границу. Из Онеги я отправился в лодке на остров Кио (в шести верстах от города), в монастырь Св. Креста ⁴. Из построек этого монастыря заслуживает большого внимания каменный собор, построенный в XVI ст. Остальные здания уже переделаны и для русского искусства мало представляют интереса. В этом монастыре некогда жил Никон и в ризнице до сих пор хранятся его церковные вещи. Из других предметов старины заслуживает особого внимания псалтырь XV века, писанный на пергаменте и украшенный замечательными миниатюрами, заставками и заглавными буквами (стр. 34-я). При осмотре монастырской кладовой оказались совершенно заброшенными богатые резные деревянные царские двери XVII ст. и небольшой старинный киот.

Возвращаясь в г. Онегу, я переночевал в довольно чистеньком помещении “заезжего дома”, запасся провизией и направился на дальнейшие берега поморья. С Онеги уже принято ездить летом в лодках (карбасах), но имея в виду посетить и те места, куда не заходят карбасы, а решился, насколько было возможно, ехать на лошадях. До села Варзогор шла самая ужасная дорога и только во время отливов моря по отмелям, представляющим собою твердый слой песка, можно было ехать довольно спокойно.

В селе Варзогоре находятся две старинные деревянные церкви и колокольня. На главных квадратных церковных срубах возвышается по пяти глав. Пятиугольные срубы алтарей завершаются крышами бочечной формы. С западной стороны к церквям прилегают паперти и к ним открытые лесенки: те и другие перекрыты двухскатными крышами. Шатровый верх колокольни ныне заменен плоским куполом, увенчанным высоким шпилем. Все здания ныне обшиты тесом.

Далее нас отказывались везти на лошадях, так как дорога была не только крайне плохая, но и необыкновенно узкая. [43]

Желая по возможности отдалить предстоящее довольно опасное путешествие Белым морем в лодках, мы решились, как бы то ни было, проехать ближайший станции сухопутной дорогой. На этот раз, была впряжена небольшая телега и одноколка для багажа. Страшные беспокойства, которые мне пришлось испытать в этой дороге, еще усложнялись разными переправами через реки. Тут и помину нет о мостах, а рассчитывают переезд ко времени полного отлива воды, через отмели ⁵, а если этого нельзя сделать, то пассажиры, багаж, лошади и телега поочередно перевозятся на лодках, через большие же реки на паромах, или на особых карбасах с помостом; при таких путях сообщения мы делали, например, станцию в 22 версты более 10 часов.

Достигнув таким образом села Малошуйского, я обследовал здесь деревянную церковь Свят. Николая Чудотворца (рисун. V-й). Постройка этой церкви, за исключением нижней части главного сруба, которая была в древности часовней, относится к 1700 году. Алтарь при церкви прямоугольный и покрыт, вместо обычной бочечной формы, двухскатной крышей с отливами. Помещение, прилегающее к главному квадратному срубу, “трапезная”⁶ обходит церковь с западной и северной сторон. Выдающееся украшение этой церкви – двухстороннее крыльцо, отделанное колонками и балясником. Средина его покрыта весьма типичною и изящною крышею “бочечкой”. Окна церкви ныне расширены, а стены обшиты тесом.

Продолжая дальнейшее путешествие, мы, то поднимаясь на вершины песчаных наносов, то спускаясь в тундры и переправляясь через реки, достигли станции Кушерецкой. При приближении к этому пункту, довольно странным явлением кажутся громадные и совершенно ровные наносные горы, имеющие в поперечном сечении вид трапеции. Судя по расстояниям между этими насыпями, идущими одна за другой параллельно береговому очертанию, а также по высоте их можно полагать, что здесь [44] происходили какие-то продолжительные и определенные периоды наносов. Кроме этого случалось замечать в каменистых горах следы ледникового периода и высохших озер.

Не менее оригинальной представляется и сама растительность: я уже упоминал о тех местах, где она почти совершенно отсутствует, с Мурманского же берега появляются береза, лиственница и другие деревья, но только в виде весьма мелкого кустарника, расстилающегося по каменистой почве. Затем, по мере приближения к Терскому берегу, растительность постепенно поднимается и в южных частях поморья как бы входит уже в свои права. При этом побережные деревья все-таки остаются какими-то уродами; они растут только с одной южной стороны, а с другой, подверженной северным ветрам, остаются совершенно голыми, и мало того – многие из них, в том числе не только береза, известная у нас под именем карельской, но даже и ели перегнуты и перепутаны в различные фантастические узлы.

Отмели, появляющиеся два раза в сутки, доходят в глубь моря до двух и более верст, причем на поверхности их остаются массы губок, всевозможных раковин, медуз и т.п. Слой же песка по отмели является настолько твердым, что колеса экипажа во время проезда оставляют едва заметную колею.

В селе Кушерецком находится весьма интересная церковь Вознесения Христова, построенная в 1668 году. (Рисун. VI-й, – фасад с восточной стороны). Церковь эта двухэтажная, причем вверху находится холодный придел, а внизу теплый. Главный, квадратный в основании, сруб церкви имеет стройную пропорцию и вверху расширяется закругленным относом, имеющим значение карниза; выше поднимается сруб “бочечной” формы, а в средине его (на чердаке) идет крестообразный сруб, который одновременно скрепляет бревна бочечной крыши и служит основанием средней главы. Боковые главы утверждена прямо на бочечном срубе. В верхнем этаже находится главный придел, а в нижнем три придела: один под главным, а два по бокам церкви, в виде особых при[45]строек, увенчанных маленькими главками. С западной стороны церкви примыкает большое помещение – трапезная, в которую с северной стороны ведет закрытая лестница. Восточный алтарный сруб покрыт бочечною крышею, причем окна верхнего придела приходятся в самой бочке. Боковые приделы, трапезная и лестница, по местным указаниям, сделаны позднее самой церкви; на их месте была вначале неширокая галерея. Верхние главы у основания украшены кокошниками, как это мы встречаем и в каменной архитектуре XVII ст.

Шейки, главки и кокошники обиты гонтом в “чешую”, при этом каждая дощечка с фасада имеет вид креста. Бочечная крыша состоит из целого ряда мелких скатов, покрытых дощечками, концы которых обделаны в виде городков. Наружные стены церкви обшиты тесом в вертикальном направлении. Такой характер обшивки является в этих краях исключительным. В древности северные деревянные церкви обыкновенно не обшивались тесом, а с XVIII ст. делали обшивку в горизонтальном направлении. В главном приделе описываемой церкви существует крайне любопытный древний резной иконостас с богато обделанными царскими дверями. Колокольня при церкви, за исключением крыши и шпиля, сохранилась в древнем виде. Первоначальное покрытие ее, по местным рассказам, было шатровое.

Из села Кушерецкого до станции Унежмы пришлось в последний раз добираться на телегах по отмелям моря; дорога шла довольно сносная.

В Унежме оказалась вполне сохранившаяся небольшая древняя деревянная церковь и очень хорошенькая колоколенка. Оба памятника принадлежат к XVII ст.

Церковь состоит из главного невысокого сруба, покрытого крышей, подобной той, какую мы видели в Кушерецкой церкви, но только с одной средней главкой. С западной стороны находится трапезная, к которой примыкает маленькое крылечко. Алтарь представляет собой особый сруб.

Колоколенка имеет в основании квадратный сруб; на высоте 18-ти бревен этот сруб переходит в восьмиугольный. При переходе на углах поставлены “кокошнички”. Верхние венцы [46] сруба расширяются и образуют с фасада большую выкружку, в виде карниза. К внутренним углам восьмиугольного сруба прикреплены круглые бревенчатые стойки. Они поднимаются выше сруба и наверху скреплены бревенчатою обвязкою, также в виде выкружки, на которой покоится шатровая крыша с главкою. На высоте первого карниза устроен пол, а на высоте второго – повешены колокола. Между столбиками, выходящими из-за сруба, сделаны перильца и арочки. Отливы карнизов покрыты тесом, концы которого обделаны в “чешую”. С южной стороны к колокольне примыкает маленькое крылечко, ведущее на внутреннюю лестницу “колокольницы”.

Исполнив обмеры и фотографии с этих любопытных памятников древнерусского зодчества, мы наконец были обречены продолжать дальнейшее путешествие морем на карбасах, так как сухопутная дорога со станции Унежмы в летнее время совершенно прекращается.

Карбасы представляют собой простую лодку, длиною около 9 арш. К носовой части ее прикрепляется якорь на железной цепи и затем идут два или три поперечные скамейки для гребцов. Далее отведено место для пассажиров, длиною до 3-х арш., перекрытое на высоте 1 ½ арш. парусиной, в виде свода, и, наконец, в кормовой части лодки находится место для рулевого. Когда карбас отправляется в путь, гребцы берут с собой паруса, запасные весла, компас, бочонок пресной воды, самовар и съестные припасы. Экипаж состоит из 4-х или 6-ти гребцов, исключительно женщин, и рулевого, всегда мужчины. Карбасы и служащий на них народ так же, как на сухопутных трактах, разделяются на почтовые и земские, причем труд каждой пары женщин оплачивается, как за одну лошадь.

Таким образом, на пристани села Унежмы, расположившись с моим попутчиком в новом, хотя и более спокойном, но опасном экипаже, мы пустились в море уже при закате солнца. Сильный попутный ветер крепко схватил паруса карбаса и невольный страх овладел мною Мы неслись в не[47]скольких верстах от берегов и, разрезая бушующие волны, с каким-то самоотвержением шли вперед. Дружное пение гребцов, их полное спокойствие к окружающим волнам моря постепенно ободряли меня, и я скоро сам забыл о всех опасностях. Сквозь небольшой дождь и туман мы быстро прошли более 30-ти верст и, приближаясь к станции, готовы были вступить в устье реки Нюхчи, но начавшийся отлив и опасные пороги этой реки заставили нас идти в деревню пешком более 5-ти верст.

Целою процессией мы с багажом пробирались узкою тропою, лежащей в тундрах, и в продолжение только нескольких часов, изнемогая от усталости, едва достигли селения. Не найдя, однако, здесь ничего интересного для своих целей, мы выждали нового прилива – “полной вод”; быстро затем пронеслись в карбасе порогами реки и снова вступили в море. Тихая, ясная погода, несмолкаемые песни гребцов – “женок”, отдых на попутных островах, все дышало для меня новизною и производило небывалое впечатление.

Осмотревши на следующей станции мало сохранившиеся церкви в селе Колежемском, я направился в посад Сумы. По зимнему пути здесь считается 25 верст, между тем как морем, огибая берега, пришлось сделать до 50 верст. В подобных переездах невольно поражает неутомимый труд гребцов, которые зачастую проходят 25-30 верст без парусов и без всякого отдыха.

Проезжая таким образом одну деревню за другою, между прочим, нельзя было не заметить в них некоторую безжизненность и почти полное отсутствие мужчин. Это объясняется тем, что последние, еще с ранней весны, расходятся одни на промыслы по далеким окраинам Мурмана, а другие уходят [48] на торговых судах в Норвегию. “Женки” же, иногда на несколько дней отправляются в страду (покосы), так что в деревнях остаются только женки-гребцы, старый и малый люд.

В отношении построек можно сказать, что во всех селениях и в особенности посадах поморья, среди небогатых изб, где находится не только жилье, но и все хозяйство, часто замечаются большие деревянные двухэтажные дома, обшитые тесом и украшенные филенчатыми наличниками. Эти сравнительно богатые дома принадлежат судовщикам и хозяевам рыбных промыслов, о которых было упомянуто при описании Норвегии и Мурманского берега.

Достигнув посада Сумы, я обратил здесь особое внимание на остатки древнего, деревянного острога, когда-то подведомственного Соловецкому монастырю. Одна из башен острога, ныне представляющая собою колокольню, состоит из громадного восьмиугольного сруба, в два яруса, увенчивающегося высоким шатровым покрытием. В башне сделаны широкие ворота и маленькая часовня (как это и бывало при старинных острогах). С наружной стороны башни заметны следы прикасавшейся к ней когда-то высокой стены в два сруба, поверх которой видимо шла крытая галерея к другим башням, ныне не сохранившимся (между прочим от одной из них уцелело четырехугольное основание). Из двух церквей посада заслуживает внимание только маленькая каменная церковка, построенная в 1693 г.; другая же, деревянная, хотя также древняя (1625 г.), но в настоящее время по фасаду совершенно переделана.

Между частными постройками зажиточных селян посада, довольно оригинально рисуются запасные магазины промышленников. На подобные здания уже было указано при описании норвежских городов, относительно же поморских магазинов можно сказать, что они по сравнению несколько меньше размером и не кажутся такими скучными, как в Норвегии.

Отливы и приливы, совершающиеся два раза в сутки, “две воды”, начинали ужасно затруднять путешествие, так как каждый переезд от одной станции до другой, назначаемый в продолжение “одной воды”, часто, вследствие туманов и встречных ветров, затягивался до “другой воды”. В виду сохранения времени при таких поездках, зачастую приходилось отправляться в путь на ночь и спать в самом карбасе.

[49] Выждав в посаде Сумы вечернего прилива, “хорошей воды”, я направился в село Сороку. Старинная церковь в этом селении недавно сгорела и только сохранилась деревянная колоколенка XVII ст. Характер ее постройки одинаков с описанною выше колокольнею в селе Унежме.

В широкой Сороцкой бухте находится лесопильный завод и множество иностранных судов, переправляющих обрабатываемый здесь лес заграницу, преимущественно в Англию.

Местные лавочники ведут торговлю с приезжим людом по особым картам, в которых все товары поименованы на нескольких языках, и каждый иностранец, избрав по этой карте нужный для себя предмет, указывает хозяину на карту пальцем.

Из села Сороки путь лежал в город Кемь, откуда на пароходе я рассчитывал переехать в Соловецкий монастырь ⁷. Пришлось ехать морем более 80-ти верст. Мы вышли с шестью гребцами-женками и рулевым, на этот раз бойкой карелкой. Звонкие, несмолкаемые песни снова полились по суровым волнам Белого моря, залитого погасающими лучами заходящего солнца. Время клонилось к ночи. Море стало покрываться испарениями, сквозь которые медленно надвигались широкие тучи. В полночь нас покрыл страшный туман и мы бросили якорь. Затем, пройдя немного, причалили к маленькому острову, развели костер, поставили самовар и среди мхов, покрывающих голые скалы, расположились в общей группе закусывать и согреваться чаем. Через несколько часов, когда туман немного рассеялся, мы снова двинулись в путь. Скалы или “луды”, как говоря поморы, громадными черными пятнами выступали среди необозримой дали моря и много надо было опыта и сноровки, чтобы не разбиться о подводные камни. Тут каждую минуту грозила опасность и, за неимением в карбасе каких-либо спасительных снарядов, всякие надежды на спасение должны были считаться лишними. Но вот с рассветом другого дня нас окружили, как призраки, тысячи черных камней (луды), а вдали угрюмо возвышались две гро[50]мадных черных скалы “Железные ворота”. Жутко как-то сделалось мне, но смелый кормщик, отдавая приказания гребцам, быстро начал огибать камни, и скоро мы очутились в каком-то мрачном провале голых скал. Робко пройдя эти ворота, мы, по компасу, взяли несколько другое направление, и вскоре показался Кемский залив, а за ним величественно поднимался древний деревянный Кемский собор.

Песни гребцов широко неслись к берегам залива и как бы возвещали городу о новых “приезжих людях”. Красиво раскинутые массы строений, казалось, разделяли город на старый и новый. Справа виднелись пестрые двухэтажные дома, церковь и строящийся каменный собор, а впереди, при устье двух рек, чернелись невысокие, более древние постройки.

На самом мысе поднималась уже покосившаяся громадная деревянная башня старинного острога. Быстрое течение двух рек, омывающих это место, давно разрушило старинное Кемское укрепление и теперь только широкая восьмиугольная башня, очутившаяся на островке, доживает свои последние годы. Сзади этого пошатнувшегося безмолвного свидетеля минувших оборон, на склоне горы виднелось старинное, ныне заколоченное, здание бывшего подворья Соловецкого монастыря. За ним по горе расстилались группы стареньких домов, а между ними как-то особенно величаво рисовались в воздухе высокие, почерневшие от времени шатровые крыши собора.

Кемский деревянный собор (рисун. VII-й) построен в 1714 г. из “рудового” леса ⁸ и имеет следующее расположение: с западной стороны устроено открытое крыльцо, на которое ведут небольшие лесенки с трех сторон. С крыльца входят в продолговатую паперть “забранную в столбы”, при которой находится маленький срубик, предназначенный для кладовой. Из паперти проходят в большое помещение, называемое трапезною. Далее расположено продолговатое отделение для молящихся; оно идет в ширину приделов, которое с северной и южной сторон поднимаются в виде особых башен с шатро[51]выми покрытиями. Наконец к востоку между приделами возвышается главный прямоугольный сруб церкви, переходящий вверху в восьмигранную форму и увенчивающийся высоким шатром. С восточной стороны приделов и главной церкви пристроены особые пятистенные срубы для алтарей. Покрытие их сдлано в виде бочечной формы с заострениями. Наибольшая ширина собора около 40 арш., а длина и высота его простирается до 50 арш. Круглые окна и обшивка стен сделаны в настоящем столетии. На углах прямоугольных срубов, при переходе их в восьмиугольные, по рассказам местных жителей, находились особые теремки, уничтоженные при обшивке собора.

В кладовой Кемского собора были разысканы мною древние медные лампады чеканной работы и др. вещи XVII-го ст.

Остов башни с внешней стороны бывшего древнего острога сделан из двойного сруба. Со второго этажа ее шли переходы в другие башни, теперь уже не существующие. С внутренней стороны укрепления в башне сохранились широкие ворота, а в наружных стенах ее – различные отверстия для пищалей, ружей и т.п. Наверху башни уцелели два горизонтальных бревна, выходящих из-за сруба на пропускных балках. Это собственно род машикул, с которых бросали камни и выливали кипяток на осаждающих. Кроме этих древних памятников местного зодчества, привлекают внимание старинная кладбищенская церковь и надмогильные раскольничьи памятники. Последние имеют вид красиво обработанных столбиков, в верхней части которых, под большими выступами двухскатных крышечек, находятся различных форм крестики или образочки. Столбики покрыты изящною [52] пестрою резьбою и раскрашены различными тонами. Памятники эти делаются в Кеми исключительно одним мастером, из раскольников, чтимым между ними – Зосимою.

В ожидании парохода, идущего на Соловецкий остров, я съездил в село Шую, находящееся также на берегу Белого моря. Здесь мне пришлось встретить в высшей степени интересные деревянные церкви XVII ст., сохранившиеся в их первоначальном виде (рисун. VIII-й)⁹.

Первая из них имеет высокий крестообразный сруб, над срединой которого возвышается другой, восьмиугольный сруб, увенчанный высоким шатровым покрытием. К западной части церкви примыкает паперть с крылечком, а восточная часть крестообразного сруба занята алтарем. Из паперти этого храма идет галерейка в другую церковь – Св. Параскевы. Она состоит: 1) из главного прямоугольного сруба на подвалах (подклетях), увенчанного четырехгранной крышей луковичной формы – “кубом”, 2) из алтарного прируба, перекрытого бочечной крышей, 3) из трапезной с западной стороны церкви и 4) из галерейки с лестницей на два схода. Из этой галерейки идет маленький переход в огромную восьмиугольную колокольню, покрытую пирамидальной деревянной крышей.

Третья церковь такого же устройства, как и вторая, но только над ней находится восьмиугольный сруб с высоким шатром. Возвращаясь снова в г. Кемь на карбасе, я уже в последний раз слушал те удалые и заунывные песни гребцов, которые оживляли наше трудное путешествие и теперь еще так живы в моей памяти.

[35]
1 План и описание его см. в моей статье, в журнале “Зодчие” за 1883 год.

[37]
2 На всех углах прямоугольных срубов находились теремки, но при обшивке церкви тесом они были уничтожены и только оставлены на алтарном срубе.

[40]
3 Перечень рисунков и фотографий, относящихся к описываемому путешествию, изложен в конце статьи.

[42]
4 Во время посещения острова Кио мне пришлось испытать страшную муку от непроглядных масс комаров и мошек. Они положительно не давали заниматься и при дальнейшем путешествии никакие сетки от них не защищали.

5 Такие переезды, конечно, не безопасны. Так напр., при одной из подобных переправ, наш экипаж завяз в грязи и новый прилив воды уже стал покрывать нас; опасность, разумеется, вызвала энергические меры и мы все-таки скоро выбрались на берег.

[43]
6 Указание о значении трапезных – в моем сочинении “Очерки по истории памятников древнерусского зодчества”, издание Имп. Акад. Худож. За 1889-й год.[43]

[49]
7 По Белому морю ходят через две недели два парохода. Они делают рейсы между г. Архангельском, Соловецким островом, г. Кемью и г. Онегою; в другие селения и посады не заходят. По Мурманскому берегу от г. Архангельска до г. Вардо русский пароход ходит одни раз в месяц и останавливается только в некоторых становищах.

[50]
8 Рудовым лесом называется такое дерево, где “пинда” (наружный, непрочный слой) очень тонкий, а сердцевина очень толстая. Такой лес растет в более низменных местах, около ельника. На пригорках же или в рыхлой почве растет лес с толстым слоем пинды и потому не так прочен. Этот лес называется “Малек” или “Малежник”, от слова – малый.

[52]
9 Под колокольней этих церквей сохраняются груды различных древних церковных предметов еще никем не разобранных

источник Путевые заметки о севере России и Норвегии Академика архитектуры В. В. Суслова

Апрель 2024
Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30

Вам также понравится

В Центре поморской культуры состоялось открытие выставки «Фольклор села Сумский Посад»

Альбом-путешествие Виктора Дрягуева “С молитвой к Соловецкой святыне”

Такое разное Белое море