О том, как военный министр Алексей Николаевич Куропаткин добирался до Сумы

Сегодня особенно яркими нам видятся воспоминания тех, кто являлся очевидцем событий прошлого столетия. Среди путешественников по беломорским селам – не только поэты и писатели, но и министры. Один из таких – военный министр Алексей Николаевич Куропаткин (1848-1925), который побывал в Суме в 1902 году.[1] Он возвращался из Соловецкого монастыря в Петербург, и поскольку пароход, идущий из Соловков в Суму, по причине мелководья не дошел до самого берега, министру пришлось добираться до посада в карбасе. О том, как А. Н. Куропаткин добирался до Сумы, сотруднику «Нового времени» поведала одна из сумлянок. Она рассказала:

«За неделю у нас в посаде говорили, что военный министр из Соловков через наш посад поедет; ждало его наше начальство, улицы велели вымести; перила у моста через речку поправили, амбаришко без крыши стоял, раскатали – все будто попригляднее стало. В тот день, когда приехать ему, видим, собирается начальство на бар встречать; поехали акцизные наши, урядник с приставом, толстосумы наши, много простого народу поехало, так посмотреть, и мы поглазеть поехали. Только приехали на бар, и пароход пришел. Бросил якорь, остановился, а все карбасы к пароходу, к правому борту, – начальство завсегда с правого борта у нас встречают. Ближе к борту, к трапу самому начальство наше подъехало, а карбасы у них крашеные, флаги на мачтах веют, будки коврами увешаны; а мы сзади жмемся, смотрим. Видим, начальства куча вывалила на палубу, и все вокруг одного стоят, а тот человек не велик ростом, а коренастый; с бородой, в фуражке, лицо приятное, и на груди крест один, а у всех других вся грудь в кавалериях. А те, у кого кавалерий много, все тянутся перед тем, у кого крест один. «Этот, – говорим, – девушки, и министр». Он и оказался. Постояли, поговорили министру что-то чиновники, он к трапу подошел, посмотрел на чиновничьи ряженые карбасья, потом на наш карбас глазами перевел да вдруг пальцем и поманил. Мы пока подъезжали, а он уж по лесенке вниз сошел, стоит и ждет. Мы подъехали, а министр пальцы к фуражке приложил, поглядел ласково, да и говорит: «Здравствуйте, – говорит, – девушки! Я, – говорит, – с вами желаю на посад ехать, увезете?» – «Воля, говорим, – ваша, господин министр, ваше превосходительство! Спасибо, что худобой нашей не побрезговал, а только, – говорим, – тебе с чиновниками способнее: чище там». – «Нет, – говорит, – я попросту люблю». А сам скок в лодку: «Поезжайте!» Поехали мы, и все карбасы чиновничьи двинулись за нами, а Куропаткин все на ногах посередине стоит, а ветерок не велик был, качает, малость. «Сядь, – говорим, – на скамейку-то, выпадешь неравно в губу, нам за тебя отвечать придется». «Ничего, – говорит, – я на ногах крепок». И всю дорогу на ногах простоял, до самого посада. Мы так рассчитали после – пишет он много, насиделся. И всю дорогу с нами разговаривал. Мы было его возвеличивать: «господин министр, да ваша превосходительство», а он говорит: «Зовите просто меня Алексей Николаевич». – «Редко, верно, его, как крещен, зовут», – рассудили мы после. Стали, однако, Алексеем Николаевичем звать. А он все выспрашивал: как у нас в море ходят за промыслом, как семгу да треску ловят, да как зверей бьют. Старик в ту пору с нами был один – Коршин, того спросил: не помнит ли, как англичане в Севастопольскую войну Мурман жгли и Соловки стреляли, а тот не только помнит, а в плену побывал. Молодой он тогда был, на Мурмане промышлял, треску ловили: увидел их пароход английский, не успели они от парохода к берегу отгрестись, подошел пароход, с парохода кричат что-то. Делать нечего, пришлось подъехать, а то бы из пушки пальнули, в море спустили; так и взяли в плен; рыбу, что в лодке была, наверх взяли, а лодку отпихнули от борту, всех промышленников в каюту заперли. Возили, возили, выпустили около Варгаева (Вардэ) в Норвегии – чуть-чуть тогда они домой добрались. Любопытно это, видно, показалось Алексею Николаевичу. «Спасибо, – говорит, старик, за рассказ, подарок тебе пришлю на память», и имя и фамилию в книжку записал. Потом нас просил  песни петь. Мы, было, не хотели сначала, застыдились, а он: «Пойте, говорит, – пойте. Я, – говорит, – русские песни страсть люблю, потому, – говорит, – что сам я человек русский». Запели мы песни, а А.Н. все слушает да хвалит: «Хорошо, хорошо», а мы стараемся. У нас в Суме песни хорошо поют, из всего Поморья. Сорочанкам разве что уступим. Приехали мы на посад, Алексей Николаевич из карбаса вышел, спасибо сказал, всем нам по золоту дал, имена в книжку записал, подарки обещался прислать. Тут его чиновничество окружило да купечество наше, он с ним и ушел».[2]

Министр сдержал свое слово. Коршину он прислал кабинетный портрет с собственноручной надписью, сделанную крупным четким размашистым почерком, сумлянам – столовые серебряные ложки с надписью: «На память от А. Н. Куропаткина».

С. Кошкина

_________________________________________________________

[1] А. Н. Куропаткин на нашем Севере // Архангельские епархиальные ведомости. – 1904. – 30 марта (№7). – С. 309.

[2] Там же. С. 311-312.