Московская коммуналка в Брюсовском переулке(2-я и 3-я части)

Московская коммуналка в Брюсовском переулке

50-е годы XX века. Часть вторая с продолжением (написана со слов хозяйки и моих наблюдений)

Если позвонить в квартиру три раза, то дверь откроет Фруза Гавриловна. Её комната соседствовала с нашей, а единственное окно, выходящее во двор, к нашему окну располагалось наискосок, так что его было видно из нашего окна. Фруза Гавриловна или Ефросинья Гавриловна, как звали ее до того, как она стала артисткой театра оперетты, имела дочь Марию. Мусей, Муркой, звали ее многочисленные мужчины, на содержании которых она постоянно пребывала.

Еще в детстве Фруза Гавриловна определила ее в балетную школу для приобщения к миру искусства.
Но карьера, как мамы, так и дочери не состоялась: старшую Мстиславскую выгнали из театра оперетты за воровство, а младшую – из балетной школы за недостойное поведение с мальчиками. Надо сказать, что у Муси был маленький сын Юра, им она не занималась, отдала в интернат, но часто забирала его оттуда, т.к. за интернат надо было платить денежки. И Юра жил с бабушкой Фрузой.

Тем, кто просил позвать Мусю-Муру-Мурку к телефону, Фруза Гавриловна сообщала: «Муся живет сейчас у Вадима или у Игоря». Так что вся квартира была всегда в курсе всех Мусиных похождений.
Фрузе Гавриловне, когда я впервые увидела ее, было лет шестьдесят. Эта полная, обрюзгшая, неопрятная женщина вызывала неприятное впечатление.
Получала она мизерную пенсию, и чтобы как-то существовать, торговала разными, имеющими спрос у модниц, вещами. Сейчас это называется бизнесом, а в те времена – спекуляцией, и преследовалось законом. Как-то в магазине в толпе я услышала знакомый голос: «Вуалеточки, вуалеточки, вуалеточки, паучки, паучки». Это моя соседка, предлагала модные тогда вуалетки для шляп и громадные броши-пауки.

Кроме того, Фруза посещала церковь, что в Брюсовском переулке, где среди прихожан присмотрела себе мужичка. Мужичонка тщедушный, незаметный, всё с женской кошёлкой ходил. Много тогда странного народа около церкви обитало. Кто-то милостыню просил, а кто-то и разные делишки проворачивал: «купи-продай».

Так вот, этот мужичонка частенько стал к Фрузе Гавриловне наведываться. Как-то в нашу квартиру милиционер пришел и, постучав в дверь фрузиной комнаты, зашёл, а там этот голубчик-то за столом сидит. Милиционер спрашивает: «Кто такой?» А Фруза: «Это – плотник, стол ремонтирует». Мужичонка схватил утюг с подоконника и давай по ножке стола стучать. Вот такой, оказался, «специалист». Забрал его милиционер и увел с собой. Оказывается, давно за ним следили. Эта «церковная мышь», как назвал его страж порядка, скупал золото у прихожан, «золотовалютчиком» был.

Фруза Гавриловна не оставила свои старые привычки: подворовывала по мелочам, тащила из кухни всё, что «плохо лежит». Хозяйкам, готовившим обед на плите, приходилось караулить, чтобы Фруза своими грязными руками в кастрюлю не залезла. Как только услышат, что она дверью хлопнула, сразу же бегут на кухню.

Одна Анна Михайловна из первой комнаты, довольно беспечная женщина, оставляла свой суп без присмотра. Как-то поставила она кастрюлю на газ куру варить, а сама ушла. Через какое-то время направилась проведать, а уж Фруза Гавриловна ей навстречу: «Курочка-то Ваша, Анна Михайловна, готова». Своими толстыми, жирными пальцами она сползала в кастрюлю и уже пробу сняла!
————————————

50-е годы XX века. Часть третья

В интернате малолетнему Юре дали характеристику, где отмечалось, что он просвещает детей в отношении интимной жизни взрослых, за что и был отчислен. Юра опять с бабушкой. Живут впроголодь. Вскоре он пошел в школу в первый класс. Больно было смотреть, как по утрам мальчик приносил в жестяной банке из-под «тушёнки» две картофелины, наливал воды и ставил на газ. Когда картошка была готова, Юра вытягивал рукава своего коричневого цвета хлопчатобумажного свитера, брал эту банку и, слив воду в раковину, уносил свой завтрак в комнату. Что в это время делала бабушка, где была мать!?

Фруза Гавриловна дряхлела, потихоньку впадала в старческий маразм. Стирала свои грязные простыни, пропитанные мочой в комнате, а затем в тазу приносила в кухню и пыталась закинуть не выполосканное и не отжатое бельё на верёвки. Вспоминаю всё это с отвращением и ужасом. А Юра продолжал с ней жить. Мурка иногда забегала проведать, но никаких мер не принимала. Тогда соседи сами отправили Фрузу Гавриловну в «Дом престарелых», где она вскоре и умерла.

И вот тут явилась мама Мурка. Начала с генеральной уборки комнаты. Выставила в коридор рядом с нашей дверью вонючий пружинный матрас, из которого в разные стороны поползли клопы. Это было клопиное нашествие на жилища соседей. По требованию жильцов матрас занял подобающее ему место на помойке. Муся поселилась вместе с сыном в комнате своей матери. Начался новый этап её жизни. Теперь она стала принимать своих «гостей» у себя дома.
Юра, естественно, мешал ей во время свиданий, и она выставляла его «погулять» на улицу.

Запомнилась такая картина, один эпизод из жизни этого бедного мальчика. Учился он тогда в классе третьем. Стояла глубокая осень, моросил дождь. Юра забрался на подоконник, приник к окну и стал проситься домой, на что в форточку мать крикнула ему: «Я же сказала тебе гулять до десяти!» А он стоял на подоконнике, дрожал от холода, один одинёшенек, и только его жалкая фигурка в проёме освещённого окна отбрасывала тень в опустевший двор.

Если позвонить два раза в квартиру, то откроет Вам бывшая балерина Большого театра Ольга Константиновна. Комната Ольги Константиновны была плотно заставлена старинной мебелью. В центре стоял стол с овальной столешницей. У окна, на письменном столе, – клетка, в которой жил говорящий скворец Чикочка. Он сидел и раскачивался на маленькой качели. А когда Ольга Константиновна насвистывала мелодию из балета Чайковского «Лебединое озеро», то Чикочка тут же подхватывал и с удовольствием повторял за ней.

Иногда в его исполнении из комнаты доносились фразы: «Чикочка, пить хочешь? Кушать хочешь? Пойдём купаться сейчас же!»

С Ольгой Константиновной жила маленькая болонка, звали её Кука. Я никогда не видела, чтобы её выгуливали, вероятно, потому, что у хозяйки были больные ноги, и ходила она, согнувшись, тяжело опираясь на палку. Когда Ольга Константиновна уже не могла выступать, как балерина, то ей давали роль королевы, сидящей на троне, или роль светской дамы, поскольку она имела стройную осанку, гордо посаженную голову с орлиным профилем и роскошными волосами. Я её, конечно, уже застала с остатками былой красоты.

Людмила Тимофеева