Кемский уезд

Александр Платонович Энгельгардт

     Энгельгардт А. П. Русский Север: Путевые записки.

Отрывок из книги.

 

     В 1894 году Архангельск и Мурманское побережье посетил министр финансов С. Ю. Витте. Это путешествие имело огромное значение для Севера. С. Ю. Витте лично убедился в государственном и экономическом значении Мурмана, и, благодаря его участию и содействию, многие мероприятия, намеченные в интересах экономического развития края и северных промыслов, получили быстрое и благоприятное движение. Между прочим, С. Ю. Витте была признана и неотложность постройки телеграфной линии на Мурман, о сооружении которой я вошел с представлением к министру внутренних дел тотчас по прибытии моем в Архангельск. Вопрос о постройке телеграфа был вскоре решен, и на 1895 г. были уже ассигнованы потребные для этого суммы. Необходимость сооружения телеграфа на Мурман вызывалась следующими соображениями: одним из главных тормозов для усиления колонизации Мурманского берега и для развития и усовершенствования рыбных промыслов является отсутствие возможно быстрых сношений как между отдельными промысловыми пунктами, так и с главными центрами сбыта предметов промысла.   С Мурманским берегом Кольского уезда прекращаются всякие сношения по меньшей мере в течение четырех месяцев: в октябре, ноябре и с половины марта до половины мая. Зимою восстановляется почтовое сообщение между Колою и Архангельском, по земскому почтовому тракту на Кемь; но этот почтовый путь если и имеет некоторое значение в административном отношении, то в торгово-промышленном деле никакой роли не играет. Затем правильное и более или менее удовлетворительное сообщение, с Мурманским берегом открывается лишь в конце мая — с того времени, когда пароходы товарищества Архангельско-Мурманского пароходства имеют возможность выйти из Белого моря, — и продолжается до половины сентября, т. е. до прекращения пароходных рейсов.   Устройство телеграфной линии между главными колониями и становищами по Мурманскому берегу представляется необходимым потому, что рыба приплывает к берегам не всегда к одним и тем же местам, не в одинаковом количестве и не в одно и то же время. Случается, что в одних становищах, за отсутствием хода рыбы, промышленники сидят без дела, тогда как в других, соседних, такое изобилие рыбы, что местные промышленники не в состоянии наловить ее в том количестве, в каком это было бы возможно при больших силах.   В Норвегии, где все главные места лова соединены между собою телеграфом, как только рыба появляется в таком количестве, что местные средства оказываются недостаточными, тотчас об этом дается знать другим промышленникам; немедленно являются пароходы, которые подвозят снасти, лодки, бочки, соль, людей и пр. Таким образом, улов получается более обильный, а прибыль от промысла распределяется более правильно между большим числом промышленников. В этих случаях необходима поспешность еще и потому, что рыба не ждет на одном месте, а через некоторое время исчезает.   Огромное значение в рыбном промысле играет еще наживка, т. е. мелкая рыба мойва, которая идет на наживление крючков для приманки крупной рыбы. Если нет наживки, то сколько бы ни появлялось крупной рыбы, лов ее невозможен. Между тем и с наживкою бывает то же самое, что и с крупною рыбою: она появляется то в одном, то в другом месте; поэтому для промышленников весьма важно иметь сведения, где в данное время есть наживка.   Необходимость соединения береговой мурманской линии с общею телеграфною сетью ясна сама собою: самый удачный лов трески бывает обыкновенно раннею весною, в то время, когда Белое море покрыто еще льдами и сношения с Архангельском невозможны. Между тем в самом Архангельске и при посредстве архангельских торговцев совершаются с С.-Петербургом, Либавою, Гамбургом и другими рынками торговые и кредитные сделки, зависящие, с одной стороны, от требований рынка, а с другой — от количества улова. От того или другого количества улова зависит также необходимость зафрахтования судов для нагрузки и перевозки рыбы, заготовление соли и проч. В настоящее время искание рыбы и наживки и вообще все дело промысла ведется наудачу, ощупью, на авось. Многие промышленники при неудаче разоряются, а новые появляются на их смену не вдруг, отчего промыслы падают, принимают случайный характер азартной игры и не могут получить должного прочного развития. Поэтому без телеграфа на Мурмане все усилия к упорядочению и развитию рыбных промыслов и колонизации Мурманского берега не могут иметь успеха. Без телеграфа нет никакой возможности вести правильно, с успехом, самый промысел; в то же время нельзя ожидать, чтобы и торговля на Мурмане упрочилась, получив надлежащее направление, пока на Мурмане не будут получаться своевременно сведения о требованиях рынка, а в торговых центрах не будут знать об успехах улова. Устройство же телеграфной линии вдоль Мурманского побережья и от Колы до Кеми, в соединении с общею телеграфною сетью Империи, совершенно изменит характер рыбных промыслов на Мурмане, послужит к развитию и упрочению этих промыслов, к развитию колонизации по Мурманскому берегу и к благосостоянию поморского населения Кемского, Онежского и частью Архангельского уездов, для которых мурманские промыслы составляют главный источник заработка.   Между тем возник ряд вопросов о разных технических затруднениях, на которые предполагалось натолкнуться при сооружении этой линии. Обыкновенно телеграф проводится вдоль существующих уже дорог, по местностям более или менее населенным, более или менее известным и исследованным, тогда как телеграфную линию от г. Кеми на с. Кандалакшу, далее через Кольский полуостров на Колу и вдоль Мурманского берега предстояло проложить при исключительных условиях. Грунтовых дорог в указанной местности нет никаких; сообщения производятся летом вдоль морского берега на пароходах и лодках, а внутри Кольского и Кемского уездов, покрытых почти сплошь озерами, болотами, тундрами, горными хребтами, — частью пешком, частью на лодках по озерам и рекам; зимою же путь пролегает по целой цепи озер и по болотам. Поэтому, прежде чем приступить к сооружению телеграфа, представлялось необходимым произвести точные изыскания местности.   Ввиду упомянутых затруднений, которые ожидались не только вследствие топографических особенностей местности, но и по другим местным условиям, например по отсутствию рабочих рук, а равно с целью оказать чинам телеграфного ведомства возможное содействие привлечением местных сил к участию в работах, не требовавших особых технических знаний, — я нашел необходимым лично ознакомиться со всеми местными условиями и вместе с телеграфными инженерами, командированными главным управлением почт и телеграфов, объехать сперва от г. Кеми побережье Кандалакшского залива, а затем пройти весь путь через Кольский полуостров от с. Кандалакши до г. Колы и далее — до Екатерининской гавани и вдоль Мурманского побережья.   Немудрено было бы, конечно, пройти этот путь в составе небольшого числа лиц, в качестве туристов и охотников, к услугам которых всегда нашлись бы проводники и перевозочные средства по речкам и озерам, но, имея некоторые данные предполагать, что намеченный путь не представляет вообще особых, непреодолимых препятствий, и желая выяснить, насколько он проходим даже летом для более значительных партий, я решился взять с собою, по соглашению с военным начальством, охотничью команду Архангелогородского резервного батальона в составе 15 человек, под командою подполковника Чарковского. К тому же эта команда, состоявшая исключительно из уроженцев Архангельской губернии, Мезенского и Печорского уездов, с малолетства сжившихся с морем, лесами и тундрами, могла быть полезна инженерам при рекогносцировке местности.   12 июня 1895 года на пароходе “Чижов” я отбыл из Архангельска в сопровождении инспектора телеграфов, действ. ст. советника Кормилева, телеграфных инженеров Новицкого и Менделеева, чиновника особых поручений Янушковского и фотографа Лейцингера.

   После 16 часов довольно бурного плавания мы подошли к Соловецким островам и остановились у пристани Соловецкого монастыря, где нас ожидал радушный прием, которым всегда отличалась эта гостеприимная обитель.   Основателями и покровителями Соловецкой обители считаются преподобные Зосима и Савватий. Первыми перебираются на Соловецкие острова в начале XV века два валаамских инока Савватий и Герман. После кончины Савватия прибыли на остров инок Зосима и другие искатели пустынной жизни и поставили общими силами первую церковь во имя Преображения Господня. По ходатайству Зосимы, бояре и выборные новгородские уступили остров в пользу вновь образовавшейся Соловецкой обители. При самом ее основании было введено правильное общежитие, и обитель с самого начала приняла характер хозяйственной общины на началах нераздельности труда и имущества. Иоанн III, после занятия Новгорода, подтвердил жалованные грамоты, данные обители. Но главным устроителем Соловецкаго монастыря был друг детства царя Иоанна Грозного — боярский сын Федор Колычев, впоследствии игумен Соловецкий и, наконец, митрополит Московский, святитель Филипп. В его игуменство проведены по острову прекрасные шоссейные дороги, которые существуют и поныне, озера соединены каналами, а вода проведена в самый монастырь, построены каменные храмы и разные монастырские здания.

   Кроме митрополита Филиппа, из иноков Соловецкого монастыря вышли известные Феодорит Кольский и патриарх Никон.   Свой первоначальный характер самостоятельной хозяйственной общины Соловецкий монастырь сохранил под сенью святых Зосимы и Савватия до сих пор. Хотя Соловецкие острова причислены к Кемскому уезду, но в пределах монастырских владений нет никакой светской власти. Несмотря на тысячи прибывающих летом богомольцев, монастырское управление умеет сохранить всегда полный порядок. Строгий порядок и хозяйственность видны во всем; все, что нужно монастырю, у него свое; монастырь владеет подворьями в Архангельске, Онеге и Сумском посаде; для перевозки богомольцев у него есть отличные пароходы со всеми новейшими приспособлениями; близ монастыря устроен прекрасный сухой док, единственный на всем Белом море. Этим доком нередко пользуются пароходы товарищества Архангельско-Мурманского пароходства и другие частные пароходы, плавающие в Белом море. При монастыре имеются гостиницы, всевозможные мастерские, лесопильный завод, мукомольная мельница, а погреба, ледники, кладовые, кухни и пекарни устроены образцово.

   Даже огородничество и скотоводство находятся в таком состоянии, что могут снабжать монастырь в достаточной мере всякими овощами и молочными продуктами, и это у полярного круга, под 66° северной широты. Само собою разумеется, что ловля рыбы, семги и трески организована как нельзя лучше.   Я не буду долее останавливаться на описании монастыря и Соловецких островов; благодаря существующим многочисленным описаниям, все подробности о монастыре более или менее известны всем.   На другой день, напутствуемые настоятелем, мы отправились в дальнейший путь, в г. Кемь. Пройдя остров Рымбаки, мимо лоцманской станции, устроенной товариществом Кемских лесопильных заводов, пароход прошел по отлично обставленному тем же товариществом фарватеру и остановился у острова Попова, на котором расположен завод товарищества. Навстречу нам выехал на паровом катере один из хозяев завода, В. В. Гувелякен, вместе с управляющим заводом, г-ном Геллерманом, и пригласил нас осмотреть завод.

   Остров Попов получит, вероятно, в недалеком будущем выдающееся значение. Нужно думать, что недалеко то время, когда будет приступлено к сооружению железной дороги от С.-Петербурга на Петрозаводск и Кемь. Произведенные в 1895 году изыскания по этому направлению показали, что проведение здесь рельсового пути возможно и не представляет каких-либо непреодолимых препятствий. Проходя частью по густонаселенной местности между С.-Петербургом и Петрозаводском, по местности, богатой железною рудою, алебастром и проч., и соединяя Белое море с Балтийским, эта линия откроет широкий сбыт рыбному богатству Белого моря, даст толчок железоделательному производству, эксплуатации местного мрамора и гипса и послужит к развитию и совершенствованию местных промыслов и с тем вместе к экономическому благосостоянию края. Все эти данные дают право рассчитывать на то, что и в финансовом отношении эта дорога окажется вполне состоятельною, тем более что рано или поздно представится неизбежным соединить г. Кемь рельсовым путем с Северным океаном, через г. Колу и строящийся ныне Екатерининский порт. В случае проведения железной дороги до Кеми, ее необходимо будет продолжить до острова Попова на протяжении около 10 верст, так как между этим островом и соседним Як-островом существует удобная, естественная, защищенная от ветра гавань. Океанские пароходы с осадкою до 26 футов подходят к самой пристани острова, далее же от Попова острова до города Кеми можно ехать только на пароходах с незначительною осадкою.

   Я объехал на лодке весь остров и отделяющий его от материка пролив и убедился, что при отливе этот пролив совсем осыхает и может быть засыпан, так что железную дорогу можно будет без особых затруднений довести до самой пристани на острове. Это представляется тем более важным, что по всему побережью Белого моря от г. Онеги до г. Кеми нет ни одной более или менее сносной гавани. Ввиду отмелых берегов, пароходы вынуждены останавливаться, например в таких многолюдных поселениях, как Сумский посад и с. Сорока, за 10 верст на рейде, причем нередко, в случае бурной погоды, не представляется даже возможности съехать на берег в шлюпках, так как все эти гавани не защищены от северных ветров.   Обходя остров, я вспугивал многочисленные стада гаг и нашел несколько гагачьих гнезд. Гага водится на всех островах Поморья, но, к сожалению, местные жители преследуют эту птицу из-за вкусного мяса и хищнически разоряют ее гнезда из-за драгоценного пуха и замечательно вкусных яиц. Там, где гагу не преследуют и не разоряют ее гнезд, как, например, в Норвегии, она делается почти ручною, и гагачий пух, выбранный из гнезд в то время, когда это не вредит выводу птенцов, составляет предмет довольно значительного промысла. У берегов острова водятся самые разнообразные сорта рыб: семга, сельдь, треска, навага, камбала, зубатка, сиги, кярчи и проч. Заметив неподалеку от берега заброшенную сеть и вынув ее из воды, мы вытащили из нее целую кучу разной рыбы: десятка два-три сигов, камбал и особенно много кярчи и пинагора. Местные жители не едят кярча и пинагора, а сушат эти рыбы в громадном количестве на солнце и затем кормят ими зимою рогатый скот.

   Ознакомившись с положением острова Попова и Як-острова, я поехал на паровой шлюпке, предоставленной в мое распоряжение г. Гувелякеном, в г. Кемь. В этом городке в настоящее время числится жителей: мужчин — 960, женщин — 1170, всего 2130 человек. Окружающая местность состоит из сплошных камней, весь город построен на сплошном граните. Река Кемь, пробираясь между камнями, образует множество порогов и водопадов, а под самым городом она с шумом падает с порога в довольно обширный бассейн. Неумолкаемый шум стоит в городе от порога и несколько ослабевает во время морского прилива, когда вода наполняет бассейн до самых краев; с отливом камни в пороге обнажаются и шум снова несется на весь город.   По свидетельству Соловецкой летописи, в XV веке Кемь принадлежала именитой новгородской посаднице Марфе Борецкой. В 1450 году она подарила эту волость вместе с другими Соловецкому монастырю. В город Кемь переименована по указу императрицы Екатерины II в 1785 году, а в 1802 году Кемь присоединена к Архангельской губернии. Хотя и в настоящее время Кемь считается центром промышленной деятельности всего Поморского края, тем не менее это — бедный уездный городок, который, впрочем, ожидает, по всей вероятности, более блестящая будущность с проведением сюда железной дороги, с одной стороны от Санкт-Петербурга, а с другой — от Мурмана.

   Из Кеми я поехал вверх по реке, частью на лодках, частью верхом, в обход порогов, до села Подужемья, расположенного в 18 верстах от города. Неподалеку от села находится замечательно красивый порог, получивший название Подужемского водопада. Река несется здесь со страшным шумом с высоты 15 футов и, падая двумя уступами, разбивается на несколько рукавов между выдвинутыми в порог скалами, покрывая при этом пеною реку во всю ее ширину. Шум от водопада настолько силен, что почти все жители села очень туги на ухо. Многие лица из числа видевших водопад Иматру в Финляндии и Подужемский водопад утверждают, что последний представляет более интересное и величественное зрелище, чем Иматра. У порога устроен забор для ловли семги. Забор устраивается из бревен, укрепленных в дно; в заборе оставляется отверстие, в которое вставляется большая сетка — “морда”. На заборе устроены подмостки, с которых поднимают и опускают сети по блокам. В моем присутствии были выловлены две семги, весом около 25 фунтов каждая, причем они сильно бились в сетке, блестя на солнце своею серебристою чешуею; удержать в руках живую семгу нет возможности, так сильны и порывисты ее движения. Известно, что рыба эта ежегодно оставляет море и входит в реки, а из рек и в озера, пробираясь вверх по течению через высокие пороги. Преодолевая страшную быстроту, она подвигается все вперед и вперед, перескакивая даже через камни. Перезимовав в реках и озерах, семга превращается в так называемую лоховину, красный цвет ее мяса переходит тогда в бледно-розовый, причем она теряет свой вкус, а вместе с тем и цену. Обратившись в лоха, семга становится вялою и тощею, на коже образуются темные пятна, а на конце нижней челюсти вырастает крюкообразная кость.

   От водопада я поехал вниз по реке в лодке и спустился к селу Подужемью, не без некоторого страха, по довольно крутому порогу, из которого лодку с неимоверною быстротою вынесло на спокойное и широкое плёсо реки. Рулевыми и гребцами в лодке были только бабы; смелость и ловкость, с которыми они управляли лодкою, изумительны — при малейшей оплошности лодка могла удариться о камень, и тогда, конечно, прощай: выбраться вплавь из такого омута невозможно. Как-то неловко было перед бабами отказаться от предложенной прогулки по порогу, но в другой раз без особой надобности я постараюсь избегать таких поездок. Когда мы уже плыли по безопасному месту, наши гребцы рассказали нам, что на днях в пороге разбило лодку с шестью человеками — двое как-то выкарабкались, а четверо так и погибли. В утешение они прибавили, что это случается очень редко. В селе Подужемье мне представилось все местное начальство: единственный мужчина — волостной старшина, десятские же и старосты — бабы, наряженные в должностные знаки; мужчин не было дома никого, все до единого ушли на промыслы. Село Подужемье довольно зажиточное, населено кореляками, жители промышляют преимущественно семгою и занимаются судостроением. Подужемцы строят суда для кемских промышленников и считаются лучшими строителями парусных судов и карбасов во всем Поморье. Проходя на обратном пути по берегу реки, я заметил, что из дупла дерева, нависшего над рекою, вылетела утка; заглянув в дупло, я увидел там свитое гнездо и утиные яйца. Оказывается, что по порожистым рекам Кемского и Кольского уездов водится особая порода уток, которые всегда устраивают гнезда на деревьях. Местные жители пользуются их способностью нести неимоверное количество яиц, устраивают для них на деревьях особые помещения и выбирают оттуда по нескольку раз в весну вкусные их яйца. Утка этим не смущается, наносит еще яиц, и когда высидит птенцов, то вытаскивает из только что вылупившихся яиц утят и спускает их в воду.

 

 

 

   ¹ Современное написание — Карелия, карельский и т. д.

     Прежде чем продолжать рассказ о дальнейшем нашем путешествии, я полагал бы небезынтересным предпослать здесь краткий исторический и этнографический очерк Корелии и Поморья, составляющих Кемский уезд.   Площадь Кемского уезда занимает пространство в 737 квадратных миль, т. е. составляет 36 110 квадратных верст или 3 755 000 десятин. К 1 января 1895 года в Кемском уезде числилось жителей: мужчин — 17 690, женщин — 19 230, всего 36 920 человек. Из них русских — 14 420 и кореляков — 22 500 человек. Раскольников насчитывается 2500 человек. Остальное население считается православным.   Корелы, довольно многочисленное финское племя, занимало в прежние времена до XIV века большую часть юго-западного берега Белого моря и распространялось далее на восток до берегов Северной Двины. Доказательством этому служит то, что береговая полоса Кемского уезда называется Корельским берегом; из четырех устьев Северной Двины одно долго называлось Корельским; на берегу Белого моря, у Корельского устья, стоит поныне Корельский Никольский монастырь, из истории которого видно, что он был основан в 1410 году преподобным Евфимием среди корелов, живших тогда по морскому побережью между русскими поселенцами и, по грамотам Соловецкого монастыря, известных под названием корельских детей; среди архангельских купцов, мещан и крестьян очень часто попадается фамилия Корельский. С наплывом к берегам Белого моря русских поселенцев корелы отчасти смешались с русскими и утеряли свою племенную связь, частью отодвинулись в пределы нынешней Корелии и в свою очередь отодвинули далее на север, в Кольский полуостров, лопарей, которые занимали прежде северную часть Кемского уезда, заселенную ныне корелами. С другой стороны, есть основание предполагать, что корелы были распространены далеко на запад, до берегов Ботнического и Финского заливов, и именовались там квенами, так как шведские и финские квены и доселе говорят на корельском языке. По скандинавским сказаниям, под названием “Кориоландии и Квенландии” разумеется страна между Финским заливом и Белым морем. О корелах упоминается еще в IX столетии: норманнский король Эрик Эмундсон, умерший в 833 году, проникал до Корелии; в 877 году Торольф Квельдуфсон, воевода короля Гарольда Гарфагара, разбил корелов. В XII веке корелы участвовали в ополчении князей Изяслава и Ростислава Мстиславичей и, кроме того, вместе с новгородцами неоднократно воевали с емью — другим финским племенем. С XIV века корелы стали орудием вражды между русскими и шведами и принуждены были нередко вести междоусобную войну. Так, в 1592 году шведы с финляндцами произвели жестокое нападение на Поморье и опустошили всю страну, которую занимали тогда корелы.

   В настоящее время Корела занимает западную часть Кемского уезда и граничит: с севера — с Русскою Лапландией, с северо-востока, востока и юго-запада — поморскими волостями, с юга и юго-запада — Олонецкою губерниею, а с запада — Финляндией. Она заключает в себе следующие 12 волостей: Тунгудскую, Летнеконецкую, Подужемскую, Маслозерскую, Погосскую, Кондокскую, Вокнаволоцкую, Ухтинскую, Тихтозерскую, Кестенгскую, Вычетайбольскую и Олангскую.   Вся Корелия покрыта множеством озер, из которых берут начало все реки, впадающие в Белое море. Некоторые реки представляют сплошную цепь озер; так, например, река Кемь, протекая через всю Корелу от границы Финляндии, проходит через Ветозеро, Кирозеро, Верховье, Орел, Верхнее, Среднее и Нижнее Кунто. Берега Кеми каменисты, особенно ближе к морю; на всем ее течении встречаются пороги. Главнейшие озера в Кореле следующие: озеро Кунто, состоящее из трех озер — Верхнего, Среднего и Нижнего, длина его 115 верст и ширина от 5 до 15 верст, глубина Среднего Кунто до 50 саженей; Топозеро, длиною 80 верст, шириною от 3 до 18 верст и глубиною до 40 саженей; Пявозеро, длиною 60 вер., шириною до 30 верст и глубиною до 25 саженей; Ковдозеро, до 60 верст длины и до 40 ширины.   Поверхность Корелы холмистая и болотистая. Холмы песчаные и каменистые. Нередко попадаются на значительном протяжении каменные кряжи. Чем ближе к морю, тем поверхность более камениста. Горы и берега рек и озер к северу и северо-востоку круты, к юго и юго-западу более покаты. Климат суровый и сырой; значительное число топких и глубоко промерзающих болот служит причиною холодных туманов и ранних осенних морозов; морозы-утренники обыкновенно начинаются в середине августа, а первый снег выпадает в конце сентября и в начале октября.   Флора и фауна в Кореле мало отличается от флоры и фауны других приморских местностей губернии.   Летние пути сообщения в Кореле самые первобытные. Колесных дорог вовсе нет, по большей части приходится ехать по озерам и порожистым рекам, а более опасные пороги обходить пешком, пробираясь по камням; между многими деревнями существует исключительно пеший путь, где путнику приходится балансировать по жердочкам, проложенным через болота. Чиновнику, желающему, например, посетить корельские волостные правления, нужно сделать 113 верст пешком, 169 верст верхом, 838 верст в лодке, всего 1120 верст.   Главные занятия населения корельских волостей: земледелие, вырубка, вывозка и сплав леса для лесопильных заводов, ловля рыбы в местных реках и озерах, извоз, лесная охота, а из отхожих промыслов — разносная торговля в Финляндии и отчасти ловля сельдей в Кандалакшском заливе.   Суровые климатические условия не обеспечивают труда земледельца; весенние холода задерживают посевы и рост их, а ранние заморозки в начале августа нередко уничтожают урожай. Почва требует сравнительно большого удобрения, между тем развитию скотоводства препятствует недостаток сенокосов и недоброкачественность трав. При самых благоприятных условиях население собирает хлеба на продовольствие лишь в течение 3–5 месяцев; остальное же время года оно вынуждено питаться покупным хлебом, а в неурожайные годы, как, например, 1891–1892 годы, почти круглый год. Из зерновых хлебов сеются рожь и ячмень; урожай редко достигает сам-шесть. Из овощей растут картофель и репа. За отсутствием достаточного количества удобрения корелы почти не пользуются дарованным населению Архангельской губернии правом расчистки земель на 40-летнем праве пользования, тем более что вблизи поселений по большей части нет удобных мест для расчисток, а таковые разбросаны клочками на далеком пространстве. Старожилы-корелы, вспоминая время, когда они беспрепятственно разрабатывали в лесах подсеки, т. е., срубая и сжигая лес на известном пространстве, засевали его почти без всякой обработки и, сняв один и редко два урожая, бросали эти места и переходили на другие, — говорят, что тогда у них хлеба было вдоволь, так как урожай на подсеках в благоприятные годы давал сам 40–50, и если бы им и ныне было предоставлено это право, то они были бы всегда с хлебом. Расчистку подсек они считают возможным производить на прежних подсеках, заброшенных лет 26–36 назад, и вообще на местах, где лес не достиг крупных размеров. Вообще земледелие в Кемском уезде, при местных климатических и почвенных условиях, может вознаграждаться только при системе подсечного хозяйства.   Вырубка, вывозка и сплав бревен для лесопильных заводов и прочие при этом работы составляют в настоящее время главный местный заработок для населения.   Рыболовство в реках и озерах приносит небольшой доход, так как вылавливаемая рыба большею частью идет для местного потребления и только небольшая часть ея продается скупщикам.   Лесная охота, с изданием закона 1892 года, запрещающего ловлю птиц петлями, силками, пастями и проч., почти вовсе прекратилась, так как кореляки не имеют хороших ружей и довольствуются кремневыми винтовками. Впрочем, нужно думать, что этот довольно прибыльный промысел находится в застое лишь временно, пока население не обзаведется лучшими ружьями, и будет даже более выгодным, чем при прежнем хищническом и непроизводительном уничтожении дичи, так как при правильной, своевременной охоте дичь, несомненно, размножится в огромных лесных пространствах уезда. С промыслом птицы совпадает время охоты и на лесных зверей, из коих корелы охотятся только на белку, редко на лисицу, а охота на медведей составляет случайность.   Извозом население занято с половины декабря до половины марта, перевозя хлеб из города Кеми и села Керети во внутренние волости Корелии.   Промыслом семги, сельдей и отчасти морских зверей занимаются только те кореляки, которые проживают в приморских волостях — Керетской и Поньгамской. Вылавливаемая сельдь сбывается в соленом виде в Архангельск, во время навигации, в бочонках до 30 фунтов весом, местного изделия; но солится, к сожалению, непрочно, почему сельдь не может долго сохраняться, а потому и ценится на рынке дешево.   Корелы с давних времен занимаются разносною торговлею в соседней Финляндии; торговля эта в былые времена, когда в финляндских поселениях не было местных торговцев, давала хороший заработок. В последнее же время эта торговля с каждым годом падает, так как финляндцы сами открыли лавки почти в каждом приходе, и потому еще, что разносная торговля в Финляндии ныне запрещена. Впрочем, корелы, по привычке, продолжают торговать контрабандно, причем нередко попадаются и товар их подвергается конфискации.   Вообще экономическое положение кореляков незавидное и пришло в последнее время в упадок вследствие изменившихся условий жизни, к которым кореляки, по своей неразвитости, применяются довольно туго.   Корельския деревни расположены по берегам рек и озер, имеющим покатость к югу и юго-западу. В этих деревнях, особенно в обществах, пограничных с Финляндией, дома разбросаны на пространстве двух, трех и более верст. Ближе к Поморью — деревни сплошные.   Особенность корельских домов та, что они построены глаголем. Войдя через ворота в сени, вы подымаетесь вверх по лестнице. Налево большею частью дверь в чистую избу, а направо — сени вроде коридора, отделяющие избу от повети. В нижнем этаже помещение для скота и хлевы для овец. Внутреннее устройство и убранство избы незатейливое. Русская печь вылеплена из глины, потому что нигде в Кореле не выделывают кирпича, а основание ее сделано из булыжного камня. В противоположном углу — образа, старые и без особенных украшений; встречаются также медные складни. Вокруг стен лавки, к печи приделана обшитая деревом лежанка, на которой спят. В более богатых избах большею частью есть кровати, а иногда и несколько стульев; в углу шкапик для посуды. Домашнею утварью кореляки очень бедны: во многих домах, кроме котелка, висящего на очаге, нескольких ложек и ушата, почти не найдется другой утвари; глиняной посуды мало, так как она не выделывается в Кореле, а привозится из Архангельска. За неимением кринок молоко ставят в печь даже в берестяных коробках. Самовар и посуда к нему, а также ножи и вилки, есть только у зажиточных.

   Обыкновенная одежда мужчин следующая: белье из толстого холста, верхняя одежда из серого сукна, по покрою близко подходящая к малороссийской свите, сапоги из невычерпенной кожи (упаки), по покрою похожие на кожаные лапти с голенищами. На голове носят что попало: и фуражки, и шляпы, и меховые шапки. Женщины носят белье из толстого же холста, сарафан из пестряди или набойки и такую же, как у мужчин, свиту. Обувь составляют башмаки. Головной убор состоит из платков или повязок. Праздничное платье у зажиточных мужчин — свита из синего сукна или из плису; молодежь, занимающаяся торговлею с Финляндией, одевается по-городски. Праздничный наряд девиц и молодых женщин — коленкоровая рубаха, ситцевый или кумачный с позументами сарафан. Девушки на голове носят повязки вроде малороссийской стрички, а женщины — повойник (сороку). Зимою одежду составляют полушубки, большею частью из домашних овчин.   Хлеб без всякой примеси составляет достояние только зажиточных, большинство же примешивают к муке кору и солому. Главная пища кореляков — уха, или, как они ее называют, щи из рыбы. По праздникам пекут пироги из рыбы, называемые рыбниками. По постным дням едят соленые грибы (грузди и волнухи), пареную репу и картофель. При хороших урожаях варят нечто вроде браги; водку пьют редко — во всей Корелии нет ни одного кабака; чай и кофе пьют только зажиточные; кофе кореляки очень любят, особенно те, которые живут ближе к Финляндии.   Ростом и телосложением кореляки мало отличаются от русских. Глаза большею частью голубые, а волосы русые и частью рыжеватые; лоб невысок, волоса подстрижены на лбу вровень с бровями, а на висках и затылке — с нижнею оконечностью уха.   Корельский язык похож на финский, так что бывший со мною чиновник особых поручений Янушковский, знающий финский язык, легко объяснялся с кореляками. Корельских народных песен вовсе нет; в ближайших к Финляндии местах поют финляндские плясовые песни, длинные и однообразные; поют их не звучно, так что это пение приближается более к речитативу; в ближайших к Поморью местах поют русские песни.   Кореляки, живущие в ближайших к русскому населению обществах, знают русский язык, но между собою говорят по-корельски. Между кореляками, живущими ближе к Финляндии, весьма немногие мужчины говорят по-русски, огромное же большинство их вовсе не знает русского языка.  

 

 

 

     Совершенную противоположность корелам представляют по характеру и образу жизни поморы, населяющие по берегам Белого моря следующие волости Кемского уезда: Нюхотскую, Сороцкую, Лапинскую, Поньгамскую, Керетскую, Ковдскую и Кандалакшскую.   Потомки вольнолюбивых новгородцев, поморы до сих пор еще сохранили дух предприимчивости, необузданности и смелости своих предков.   Движение новгородцев на Север началось с давних времен. По сказаниям летописцев, новгородские колонии встречаются уже в XI и XII веках по берегам рек Онеги, Северной Двины, Мезени, Белого моря и Северного океана. Ватаги новгородской вольницы, известные под именем ушкуйников, стремились на Север преимущественно с завоевательными целями — с целью наживы и приискания, в лице местных инородцев, новых данников на Господина Великого Новгорода. Но сам Господин Великий Новгород, вследствие несостоятельности своего государственного строя, был совершенно бессилен владеть этою обширною областью, и она в действительности принадлежала отдельным лицам, силою захватившим целые волости; так, например, известная новгородская посадница Марфа Борецкая владела чуть ли не всем берегом от Онеги до Кеми и широко наделяла целыми поселками церкви и монастыри; между прочим она подарила только что образовавшейся Соловецкой обители нынешний посад Суму, село Сороку и город Кемь. Нередко шайки новгородцев, недовольных внутренними порядками, самовольно удалялись на Север и с берегов Двины делали набеги на северо-восток до Печоры и на запад до Мурмана. При таких условиях, находясь в постоянной вражде с местными инородцами, новгородцы не могли, конечно, прочно укрепиться в этих отдаленных областях и сколько-нибудь правильно и твердо организовать гражданский порядок и управление, хотя упорно называли даже Пермь, Печору, Югру, Лопь, Терь (Терский берег) и Мурман своими волостями. Только впоследствии, начиная с XIV века, под влиянием московских порядков, с устройством в крае христианских церквей и монастырей и в особенности благодаря мирной и просветительной деятельности среди инородцев таких подвижников православной церкви, как Стефан Пермский, Зосима и Савватий Соловецкие, Феодорит Кольский, Трифон Печенгский и другие, укрепилась на Севере русская народность и совершилось обрусение и просвещение инородцев.   Условия жизни, близость моря, постоянные опасности при производстве морских промыслов выработали из наших поморов отважных моряков и смелых промышленников. Они не останавливаются перед далекими, нередко опасными плаваниями по океану на своих судах, построенных домашними средствами, — то за морским промыслом на Мурман, к Новой Земле и даже к Шпицбергену, то с торговыми целями в Норвегию, Англию и С.-Петербург.   Помор никогда не задумается пуститься за добычею в самое рискованное плавание, в совершенно неизвестные ему места; его не страшат ни трудности пути, ни лишения, ни бури, ни холода — море и льды его родная стихия. Разные экспедиции на Север, которые брали с собою наших крестьян для услуг, всегда отзывались о них с хорошей стороны; так, например, в экспедициях горного инженера Чернышева в 1895 году и князя Голицына в 1896 году на Новую Землю принимали участие крестьяне Мезенского уезда Василий Иглин и Николай Петров и в переходе поперек Новой Земли с западной стороны на восточный берег к Карскому морю, по скалам и вечным льдам, оказали экспедициям немало услуг своею находчивостью, силою и выносливостью.   Между прочим в Архангельске запасалась разными предметами экспедиция Джексона, отправлявшаяся к северному полюсу на пароходе “Виндворт” годом позже после Нансена. Экспедиция заготовила несколько небольших домиков для склада провианта и для приюта по пути. Эти домики требовалось разобрать, а затем сложить на местах, для чего Джексон нанял двух архангельских крестьян. Приходят они ко мне и просят о выдаче им заграничных паспортов. “Куда же вы собираетесь ехать?” — “Едем на полюс, да волостной не дает паспорта — говорит, что полюс за границею, а за границею требуется паспорт от губернатора”. — “Ну, положим, полюс не за границею, он настолько же за границею, насколько и в пределах Архангельской губернии, и паспорта вам туда не нужно; но я все-таки не советовал бы вам туда ехать: до полюса вы не доберетесь, а скорее всего погибнете во льдах. Искание полюса граничит с безумием, и ваши англичане такие же безумцы, как и другие подобные им искатели полюса” (в то время о результатах экспедиции Нансена еще ничего не было известно). — “Нет, чего без ума, народ обстоятельный: все резонно делают, запасу имеют всего вдоволь, да и деньги платят нам хорошие, 50 рублей в месяц на их харчах. Что ж, они зря, что ли, будут деньги бросать?!” Мои убеждения так и не подействовали, и, несмотря на уверения, что для поездки на полюс им паспортов не нужно, так как там нет начальства, нет урядников и потому никто от них и не потребует их, — они, удивляясь больше всего тому, что какая же это сторона, где нет урядников, продолжали настаивать на выдаче паспортов: “Все, мол, вернее, как паспорт-то при себе”. Я им выдал свидетельства на беспрепятственный проезд к полюсу, и они, не задумываясь более, отправились с экспедициею. Спустя год один из них пришел ко мне и заявил, что оба они благополучно вернулись домой; пароход “Виндворт”, оставив Джексона и часть экипажа на Земле Франца-Иосифа, пошел за новым запасом провизии в Норвегию и привез в Вардэ наших крестьян. “Ну что, — спрашиваю я, — хороша страна, где вы были?” — “Нет, добра мало. Не знаю, чего они там ищут, — зверя и того нет. Ну, да мы свое дело сделали, дома им поставили и расчет сполна получили”.   А вот пример тех странствований, какие приходится испытывать поморам-промышленникам.   Года три тому назад два промышленника Печорского уезда, Яков Запасов и Василий Кирилов, и с ними два самоеда отправились на промысел морского зверя к острову Вайгачу. В погоне за зверем лодку их отнесло течением через Карские ворота к Новой Земле и затерло там льдами. Терпя всевозможные лишения, они три года странствовали вдоль берегов Новой Земли и добрались наконец до становища Кармакул, откуда их доставил в 1896 году пароход Архангельско-Мурманского пароходства “Ломоносов”. Однако, несмотря на все невзгоды, они не бросили более ценной добычи — шкуры белых медведей и проч. — и выручили за нее в Архангельске довольно большую сумму. Это их так соблазнило, что, забыв все пережитое, они настоятельно просили меня разрешить им навсегда поселиться на Новой Земле.   В самом способе производства промыслов помора видна широкая натура и смелость замысла. Поморы предоставляют старикам, бабам и детям местные более легкие промыслы — ловлю семги, наваги и сельди, сами же отправляются далеко в океан за морским зверем или на Мурман на лов трески. Здесь помор скорее пойдет в работники-покрученики, чем станет ловить, например, треску тем способом, каким ловят финляндские и норвежские колонисты (на уду и небольшими ярусами), — способом хотя и более верным и обеспечивающим известный улов, но кропотливым и медлительным; нет, он забрасывает в океане за десятки верст от берега ярус в несколько верст длины с тысячами крючков, болтается в своей шняке по целым суткам в море, терпит непогоду; ему хочется вычерпать чуть не все море, разом обогатиться, наловить тысячи пудов.   Страшный шторм, какого не запомнят старожилы, разразился над Белым морем в начале сентября 1894 года, как раз в то время, когда поморы возвращались с Мурмана домой и на Маргаритинскую ярмарку в Архангельск, везя с собою добычу промысла. Этот шторм показал, насколько поморы опытны в мореплавании: несмотря на первобытную постройку и плохую оснастку их судов, крушение потерпело сравнительно небольшое число судов; всего разбило 16 крупных палубных и 18 беспалубных судов, причем погибло 52 человека; большинство же судов укрылось в безопасные места или продержалось в море.

   С ранней весны все мужчины уходят на далекие промыслы, и дома остаются только старики, дети и женщины. Женщины заведуют всем домашним хозяйством, занимаются местными промыслами, исполняют обязанности ямщиков, гребцов и нередко несут за своих мужей и братьев общественную службу (десятских, старост и проч.), которую, нужно отдать им справедливость, выполняют вполне добросовестно и исправно. В общем, поморы — народ гостеприимный, коренастый, здоровый; лица у них широкие и вечно красные, так как большую часть года они проводят на воздухе, на море. Летом мужчины носят картузы, пиджаки и кожаные сапоги, а во время промысла бахилы и норвежские куртки-фуфайки, зимою — валенки и тулупы. Женщины ходят в цветных ярких сарафанах. Избы большею частью просторные и довольно опрятные. В каждом доме найдется самовар, чайная и столовая посуда. Главный промысел, который питает поморское население, это мурманский рыбный промысел. О нем я буду говорить ниже при описании Мурмана, а пока укажу на местные промыслы: ловлю семги, сельдей, наваги, и на судостроение. Более значительные поморские селения на юго-востоке от Кеми: Шуя — 170 дворов, Сорока — 230, Шижма — 200, Сухонаволоцкое — 125, Бирма — 70, Сумский посад — 280, Колежма — 140 и Нюхча — 260 дворов. Главный местный промысел в этих селениях лов сельди и наваги. Сельдь ловится мережами, переметами и сетями. Весь улов продается на месте скупщикам, крестьянам Олонецкой и Вологодской губерний, частью в замороженном виде, частью в копченом. Обыкновенная цена во время лова за 1000 штук свежих сельдей от 50 коп. до 1 руб. 50 коп., смотря по количеству улова и по погоде. При теплой погоде цена падает; напротив, чем сильнее морозы во время улова, тем цена выше. Сельдь зимнего улова не солят, не по недостатку соли, как думают некоторые, а потому, что существует большой спрос на свежую сельдь в мороженом виде, и потому, что сельдь, добытая зимою, тут же на льду коченеет от мороза, а солить можно только талую сельдь. Пробовали ее оттаивать и затем солить, но оказалось, что в таком виде сельдь делается грубою, жесткою и вообще далеко не имеет качеств мягкой, нежной сельди, посоленной осенью до наступления морозов. В иные годы лов сельди бывает чрезвычайно обильный; совершая свой обычный путь по океану, сельдь, преследуемая разными хищными рыбами и тюленями, ищет спасения в Белом море и в самых отдаленных бухтах. Иногда она набивается в морские губы в таком количестве, что при переезде на лодке приходится веслами упираться в сельдяную массу. В селении Сороке вылавливается, в среднем, около 5 миллионов, в с. Шижме также около 5 миллионов, в с. Сухонаволоцком до 2 миллионов, в с. Вирме полтора миллиона и в посаде Суме до одного миллиона штук сельдей, так что, в общем, только в пяти этих селениях вылавливается до 15 миллионов штук сельдей в год. В селе Сороке и других соседних селениях имеется до 10 коптилен, в которых ежегодно коптится от 5 до 16 тысяч пудов сельдей, т. е. около пяти миллионов штук. Копченая сельдь продается от 1 руб. 60 коп. до 3 руб. за 1000 штук.

   Наважьим промыслом занимаются преимущественно жители деревни Шуи, Колежмы, Сумскаго посада и Нюхчи. Шуерецкая навага мелка, продается на месте от 4 до 6 коп. за сотню и большею частью идет для местного потребления. Навага, вылавливаемая в Колежме и Сумском посаде, в особенности в Кун-ручье, очень крупна. Одна кун-ручейская навага весит иногда до 2 фунтов, обыкновенной же сумской и колежменской наваги идет 2 штуки на фунт. Большая часть улова идет в продажу. Обыкновенная цена на месте — от 40 до 60 коп. за сотню крупных наваг. Воз хороших наваг, около 4000 штук, стоит на месте лова от 8 до 20 руб. Время наважьего промысла продолжается с ноября по январь включительно. В феврале навага, выпустив икру, делается тощею и невкусною, в марте она уходит в море, и тогда лов ее совсем прекращается. Навага очень прожорлива, улов ее до того прост, что его предоставляют ребятишкам; стоит только опустить веревочку с привязанным к ней куском той же наваги или селедки, как на него тотчас бросаются наваги и ни за что не выпускают изо рта, поспевай только вытаскивать. Случается, что одна навага с досады, что ей не достался брошенный кусок, хватается за хвост той, в зубах которой очутилась веревочка, и, таким образом, ловец вытаскивает обеих. В с. Шуе вылавливается до 100 000, в Сумском посаде до 200 000, в Колежме 400 000 и в Нюхче около 200 000 наваг; всего в этих четырех селениях добывается до миллиона наваг.

   На северо-запад от г. Кеми по Кандалакшскому заливу расположены следующие более значительные поморские селения: Летнерецкое — 35 дворов, Поньгама — 30, Гридино — 20, Кереть — 115, Чернорецкое — 40, Ковда — 65, Княже-губа — 50, Кандалакша — 110, и по Терскому берегу: Умба — 85 и Кузомень — 180 дворов.   Главный местный промысел в этих селениях — лов семги и и сельди. Лов семги начинается вскоре после вскрытия рек и спада весенней воды, в первой половине мая месяца, и продолжается, с некоторыми перерывами, летом, до конца октября. Лучшею семгою считается та, которая вылавливается осенью, в августе и сентябре. Лов семги, которая стремится для метания икры из моря в реки, производится в устьях более широких рек переметами, поездами, а в верховьях рек, по порогам, — заколами. Весь осенний улов семги продается скупщикам; обыкновенная цена семги, заготовленной впрок, на месте от 8 до 12 руб. за пуд; она отправляется по первому зимнему пути, в конце октября и в начале ноября, в Санкт-Петербург. Обыкновенная провозная цена от Кеми до Санкт-Петербурга около 1 руб. за пуд. Семга весеннего улова (лоховина) не так вкусна, идет для местного потребления и продается от 2 до 4 руб. за пуд. В упомянутых селениях вылавливается семги для продажи: в с. Поньгаме около 100 пудов, Керети — 300 пудов, Ковде — 500 пудов, Княже-губе — 100 пудов, Кандалакше — 100 пудов, Умбе — 1500 пудов и Кузомени — 1000 пудов.

   Кроме того, во всех названных деревнях ловится сельдь. Здесь сельдь ловится обыкновенно летом и осенью, засоливается впрок и отвозится на судах в Архангельск, где продается по 40–70 коп. за бочонок, весом около 30 фунтов. Лучшею сельдью считается Кандалакшская и княжегубская. Сельдь преимущественно ловится в Керети, Ковде, Княжегубе и Кандалакше, причем в среднем вылавливается обыкновенно в Керети около 10 000 бочонков, в Ковде 25 000 бочонков, в Княже-губе 50 000 бочонков и в Кандалакше 30 000 бочонков в год, а всего в этих четырех селениях около 115 000 бочонков, т. е. около 25 миллионов штук сельдей.   Кроме семги, сельдей и наваги, по побережью Белого моря ловится мелкая треска, зубатка, сиги и камбала, но эти рыбы не составляют предмета торговли и идут лишь на местное потребление. Во множестве водится также кярчь, похожая на навагу, но ее в пищу не употребляют, а сушат и дают в корм скоту.   Судостроением поморы занимаются исключительно зимою. По особому высочайшему повелению, жителям Архангельского, Мезенского, Онежского и Кемского уездов предоставлено право беспошлинного получения из казенных дач леса на постройку и починку как мореходных, так и промысловых судов. По исследованиям г. Слезскинского, поморы Кемскаго уезда владеют в настоящее вре-мя 220 мореходными судами, вместимостью в 11 100 тонн и стоимостью около 385 000 руб. Из этого числа: шкун — 95, яхт — 55, клиперов — 35, гальяшей и гафелей — 18, кочмар, шлюпов и ранылин — 17. Суда строятся во всех поморских селениях. По месту постройки они распределяются так:

Название селения	Число судов	Вместимость (в тоннах)	Стоимость (в рублях)
Шуя	33	1800	47 000
Сумский посад	25	1700	53 000
Нюхча	24	650	30 000
Колежма	23	1050	30 000
Сорока	22	950	42 000
Кемь	21	1550	48 000
Шижма	15	750	36 000
Унежма	12	300	8000
Малошуйка	12	550	14 000
Прочие селения Кемского уезда	34	1800	77 000
Всего	220	11 100	385 000

   Все эти суда ходят на Мурман и в Норвегию с грузом муки, смолы и дров, а оттуда везут в Архангельск соленую и сушеную рыбу.

   14 июля пароход “Чижов” отошел из Кеми, и мы поплыли вдоль берега Кандалакшского залива Белого моря, заходя в попутные селения: Гридино, Кереть, Черноречье, Ковду, Княже-губу и проч., с целью по возможности ближе ознакомиться с местностью, где должна пройти телеграфная линия.   Задача по изысканию пути для телеграфной линии от Кеми до Кандалакши на протяжении около 350 верст, как оказалось, в значительной мере облегчилась, благодаря тому, что в 1894 году между этими пунктами были произведены инженером Журданом изыскания для проектированной на Север железной дороги. По изысканиям инженера Журдана, железная дорога должна быть направлена вдоль берега моря, не в значительном от него расстоянии, захватывая почти все прибрежные населенные пункты, с обходом всех озер и болот, что вполне соответствует тем условиям, которые необходимы для постройки телеграфной линии. При осмотре сделанной инженером Журданом просеки оказалось, что им поставлены всюду пикеты, сделаны отметки высоты и проч., а потому работами инженера Журдана и прорубленною им просекою представлялось вполне возможным воспользоваться при проведении телеграфа.

   Оставалось лишь, для окончательного определения телеграфной линии, пройти и проверить весь путь по этой просеке и подойти по возможности ближе к тем населенным пунктам, каковы, например, Кереть и Ковда, где предполагалось устроить телеграфные станции, — что для телеграфа более удобно, чем для железной дороги. Для выполнения этих работ был оставлен на месте инженер Новицкий и в его распоряжение командирован местный урядник, отлично знающий местность и сопровождавший в прошлом году инженера Журдана во все время работ. Местным сельским властям предложено оказывать инженеру всякое с их стороны содействие и хранить привезенные уже в прибрежные селения разные телеграфные принадлежности.   Все работы, которые не требуют особых технических знаний, но, с другой стороны, для выполнения которых требуется значительное число рабочих рук, как, например, вырубка просеки, очистка пути, заготовление и развозка телеграфных столбов, устройство мостков по топким местам, — все это было поручено мною, по соглашению с инспектором телеграфов, местным чиновникам по крестьянским делам, в том соображении, что они, зная местные условия, когда население свободно и не занято промыслами, когда рабочие руки могут быть более свободны, а также имея в своем распоряжении волостных старшин и сельских старост, могут выполнить упомянутые работы с большим успехом и дешевле, чем подрядчики и чины телеграфного ведомства, менее ознакомленные с местными обычаями. С этою целью участок между Кемью и Кандалакшею был разделен мною между чиновниками по крестьянским делам 1 и 2-го участков Кемского уезда Нарушевичем и Ульяновским, причем порядок ведения дела и исполнения работ под руководством телеграфного инженера преподан лично инспектором телеграфов.

   Того же 14 июля мы подошли к селу Керети, которое представляет довольно крупный административный центр. Кроме волостного правления, здесь имеют местопребывание мировой судья, становой пристав, сельский врач, лесничий и таможенный чиновник. Все сношения с Корелией производятся преимущественно через Кереть. Отсюда же вывозится значительное количество сельдей; так, во время нашей стоянки было погружено на пароход около 1000 бочонков сельдей. Село Кереть расположено подковою по берегу залива. Когда мы подъезжали к селу, был чудный, чисто летний день, все население в праздничных нарядах толпилось по берегу; местные власти в карбасах подплыли к пароходу. Посетив церковь, школу и волостное правление, я, вместе с инспектором телеграфов и инженерами, отправился для осмотра железнодорожной просеки, верст на шесть вверх по реке Керети, на лодке, принадлежащей мировому судье Богдановичу и лично им управляемой. В это время по реке сплавляли лес для лесопильного завода Савина; звонко раздавались по воде песни сплавщиков, причем особенно выделялся один голос, высокий баритон…   В Керети и других речках Кемскаго уезда ловится довольно много жемчуга — впрочем, невысокого качества; к нам на пароход местными промышленниками были привезены жемчужины для продажи и только что выловленные раковины с вросшими в них жемчужинами. Продавцы торговали, по-видимому, хорошо, потому что многие из нас приобрели по нескольку жемчужин на память.   Вечером пароход “Чижов” двинулся далее. Обогнув мыс, у которого расположен завод Савина и где стоял огромный английский пароход, мы вышли в море; оно было совершенно спокойно, и сидевшие на капитанском мостике могли любоваться солнцем, видневшимся еще на горизонте несмотря на то, что часы показывали уже полночь. С этого дня до нашего возвращения в Архангельск солнце нас не покидало, не заходя более за горизонт. Пароходу приходилось идти узкими проливами, все время лавируя между высокими скалистыми островами, так что панорама постоянно менялась и представляла самые разнообразные и эффектные картины.   Командир парохода Лоушкин, местный уроженец и опытный моряк, большой охотник поболтать, восторгаясь красотами Кандалакшскаго залива, занимал нас рассказами о различных происшествиях — о том, как он “своими боками”, т. е. боками парохода, пересчитал все подводные камни залива.   На следующее утро мы прибыли в Ковду, к пристани лесопильного завода, где нас встретил управляющий заводами Русанова Н. О. Шарвин. У берегов стоял целый ряд иностранных судов, расцветившихся флагами по случаю нашего прибытия. Пустынная несколько лет назад местность благодаря выстроенному заводу оживилась. В недалеком расстоянии от завода, со стороны моря, устроена лоцманская станция, а фарватер на всем пространстве, где могла бы представиться опасность для прохода судов, обставлен знаками, бакенами и проч. Завод снабжен всеми новейшими усовершенствованными машинами и освещается, как и все лесопильные заводы в Архангельской губернии, электричеством. В расположении и солидной постройке заводских зданий, помещений для служащих и рабочих виден общий порядок и особенные заботы владельца об удобствах для служащих и рабочих.   Вечером того же дня, в сопровождении нескольких местных пароходов, мы двинулись далее в Кандалакшу, где я должен был покинуть пароход и продолжать путь через Кольский полуостров частью пешком, частью на лодках.   При подъезде к с. Кандалакше, на горизонте со всех сторон виднеются мрачные горы, но, несмотря на это, Кандалакшский залив и самое село Кандалакша, расположенное на склоне горы, как бы притаившись между скалами, представляют из себя один из красивейших уголков Белого моря. В общем получается какое-то величественное спокойствие; так и кажется, что в этих берегах сокрыты силы, который лишь временно объяты тяжелым сном; мысленному же взору путешественника, в мираже этой вековой тишины и спокойствия, как бы рисуется уже несущийся сюда паровоз, который разбудит дремлющие кругом силы и оживит молчаливо-угрюмую, безлюдную в настоящее время местность.   Впрочем, на короткое время и здесь началась было жизнь, когда вблизи стали добывать серебро-свинцовую руду. История этих приисков представляет интересную страничку прошлого нашего Севера. В 1733 году жители г. Архангельска Федор Прядунов, Егор Сабинский и Федор Чирцов объявили, что они добыли и сплавили чистого серебра 35 фунтов, причем вместе со слитками серебра, сплавленного из самородков, представили и несколько штуфов натуральной серебряной руды, которая, при пробе, оказалась “весьма прибыльною”. Открытое на Медвежьем острове, близ Кандалакши, серебро было поднесено государыне императрице, которая именным указом повелела послать на место вице-бергмейстера Циммермана и унтер-штейгера Трейгера для осмотра и исследования на месте отысканных серебряных руд. В ведомости, присланной с Поморья в 1736 году, значится следующее: гютен-фервальтером Милюковым, с 16 августа 1734 года по январь 1735 года, при помощи рудоискателей Федора Прядунова с товарищами, при 9 рабочих, добыто серебра: самородного 4 пуда 4 ¹/₂ фунта и в рудах — 37 пудов 5 фунтов; всего же по 1 января 1736 года добыто серебра: самородного — 30 пудов 32 фунта и в рудах — 65 пудов, из которых было получено 5 пудов чистого серебра.   В 1739 году все рудные промыслы в Лапландии были отданы Бироном во владение главе горного управления в Империи, саксонскому барону Шенбергу. Последний, с воцарением Елизаветы Петровны, впал в немилость, имения от него было отобраны, а горное дело на Севере заглохло и вновь не возобновлялось.  

Полный текст в источнике