Былое
Деду шел тогда восьмой десяток. От промысла старик уже отошел и лишь летом неделями жил на островах, по малости рыбача да собирая водоросли. Девятилетним Андрейка стал уходить с ним в море. Долгими летними днями парнишка шастал по островам, забирался в заросли тресты на пожнях, пугал многочисленных куликов, шел к опушке и выискивал грибы, уходил на берег и собирал большие белые раковины, снова шел в лес и ел чернику. Вконец уставший и голодный, он возвращался в избушку. Дед бранился, грозил никогда больше не брать неслуха с собой. Внук молчал. Но уже за вечерним чаем, у костра, рассказывал старику о нерпе, которую спугнул в прибрежных камнях, о больших выбросах анфельции в одной из губ острова, о можжевельниковом мыске, где он сразу нашел семь белых грибов.
Давно не стало деда. Досельние времена обкатали его посвоему. Было манящее огнями село с церквями и кораблями. Престольные праздники. Семга и морошка, рысаки и гармонь. Было крепкое хозяйство, а еще тяжелый, но привычный с детства рыбацкий труд. При Советах его выслали. Величие партии оказалось выше здравого смысла. Десять лет в каменоломнях острова Гольцы. В родное уже разоренное село вернулся стариком. И сорок первый год…
Рыболовецкая артель – тронутый дистрофией вожак да две старых бабы – тягловая сила. Холодно и жестоко бывало Белое морюшко. Не раз в разгар путины, ломая лед, уносило оно сельдяные ловушки вместе с кормильцем. Не раз кричала у соленого прибоя, с одинокой чайкой, очередная вдова:
– От сиротских слез ты соленое. И все тебе мало. Будь ты проклято! Будь про – оклято ты – ы…
Невозмутимо гремел прибой да плакала чайка, кидаясь к клочьям пены. Старик знал море, Бог весть, как угадывал его непостоянство и был удачлив в промысле.
Вспоминается далекое. На высокой щелье, на вольном и ласковом морском воздушке старик и мальчик варили уху. Кланялась под воздушком треста на пожнях, кланялось разнотравье у опушки, шевелилась седая, старикова прядь у виска. Давно не стало деда.
