Беломорье – Александр Михайлович Линевский (6)

4

Весь месяц, пока трифоновцы жили на островке, солнце не радовало их — жизнь им казалась мрачней зимней ночи. Сейчас, когда они возвращались, солнце, как бы смилостивившись над ними, зашло за тучу. Тотчас поблекли по-весеннему нарядные краски. Все кругом — снег, скалы, лес — потускнело. И только талая вода по-прежнему неугомонно журчала под снегом, да изредка раздавались крики птиц, стаями пролетавших на крайний север. Но вот солнышко выглянуло вновь, и в один миг все окрасилось в неповторимо чудесное, лишь одному северу свойственное многоцветье нарядных и нежных красок.

Белеющую вдали на утесе церковь трифоновцы увидели к полудню. Часа через два, с трудом вытягивая ноги из хлюпающего месива, рыбаки стали выбираться на берег.

— А не лучше ли прямо к пузану шагнуть? — прислонясь к прибрежной бане и еле дыша от усталости, предложил Алешка. — А то как разбредемся, тогда…

— К хозяину! К хозяину зараз идти! — тяжело переводя дыхание, загалдели трифоновцы. — А то, проклятый, каждого поодиночке обкрутит.

Как только рыбаки вышли из переулка к трифоновскому дому, они увидели, что хозяин медленно спускается с высокого крыльца.

— Здорово, Трифон Артемьич! — сипло гаркнул Копалев.

Трифон обернулся и, пугливо передернув плечами, остановился у крыльца.

— Вот, братцы, — торопливо заговорил он, не глядя на рыбаков, — как огорчили вы хозяина… Ведь зря только невод в воде прогноили! Разорили совсем меня!

Изумленные такой наглостью, рыбаки молча подошли к нему и, не сговариваясь, окружили. Прижатый к крыльцу, Трифон растерянно взглянул на усталые лица и зажмурился: в выцветших от старости глазах Ерофеича и по-ребячьи выпуклых глазах Алешки самодур увидел одно и то же выражение гнева и понял, что сейчас не он хозяин.

— Экая неудача сей год вышла! — уже примирительным тоном забормотал Трифон. — Сколько ночей-то я от горюшка не спал.

Рыбаки по-прежнему молчали.

«Чего у них глаза не мигают? Языки поотнялись, что ль? И в кольцо сдавили. Того и гляди, под окнами насмерть задавят… Олютела голытьба… — чередовались обрывки мыслей. — Долго ли до греха? Микола милостивый!»

— Верю я вам, братцы… верю, что горестно, — испуганно зашептал Трифон. — Ужо сколько-нибудь в печали помогу… Не откажу в своей поддержке.

В тишине слышался хрип тяжелого дыхания измученных людей. Они по-прежнему молчали. Вот это больше всего и страшило кулака. Он глянул поверх их голов, в оба конца улицы. На ней, как нарочно, не было ни одного человека.

«Как сдавят зараз, и помощи не успеешь скричать, — думал он, изнывая от страха и чувствуя, как все сильнее и сильнее напирают на него рыбаки.

— Ну, я, братцы, пока но делам пойду, — неуверенно пробормотал Трифон, — а с вами вечерком завтра столкуюсь по-доброму. Приходите… Не обижу я… Мы по-доброму…

Трифон с трудом пошевельнулся в толпе, тесно сжимавшей его со всех сторон, и положил тяжелые руки на плечи Алешки, думая, что его легче, чем кого другого, сдвинуть с места.

— Никуда, хозяин, не уйдешь, — изжелта-бледный, прошептал Алешка, — мы не пустим!

— Да что вы, братцы? Где это видано, чтобы хозяину путь загораживать, — пытался сохранить спокойствие Трифон, — чай, не арестант я!

— Убьем тебя, сами арестантами будем, — медленно проговорил Копалев. — Дождешься ты этого!

Рыбаки все сильнее и сильнее наваливались на Трифона. Кто-то наступил ему на ногу.

— Что вы, братцы, — едва дыша под тяжестью напиравших тел, зашептал он, — что вы?.. Ведь… по-хорошему… Православные, бога хоть…

— Как рассчитаешься с нами? — едва шевеля обсохшим языком, проговорил Копалев. — Как рассчитаешься? Лучше не тяни! Исстрадались мы за месяц… Терпеть больше силы нет.

«Убить, убить могут — обступили так тесно… Ой, сколько вреда от моей выдумки!» — изнывал, покрываясь холодной испариной, Трифон, пытаясь сообразить, как же спасти себя от крупных убытков.

— Я, братцы, по… десяти ведер галли… на пай задаром отпущу, — с трудом выдавил он из себя, — До ивановской сельди прокормитесь.

— Одной рыбой не проживешь, Трифон. На что хлеб купим? — медленно заговорил Ерофеич. — Будто кто даром хлеба даст?..

— И денег дам! Обязательно дам! — натужным голосом, словно кто-то уже давил его за горло, прохрипел хозяин. — По трешке дам.

Кто-то скрипнул зубами под ухом Трифона, у кого-то так блеснули глаза, что он опять зажмурился.

— А… когда… выйдут деньги, — едва переводя дух, забормотал он, — еще пятерку дам. А то могу зараз выдать…

— Врешь! — крикнул Алешка. — Не надо твоей сельди и рублишек… Отдашь на пай столько, что артель о прошлу весну заработала!

Немеющий от страха перед рассвирепевшими рыбаками Трифон вздрогнул, как от удара.

— Две тыщи? — заплетающимся языком пробормотал он.

Покрутчики молчали.

— Две тыщи?! — от изумления уже выкрикнул хозяин и вдруг крутым движением плеч сразу раздвинул тесный круг.

Рыбаки по-прежнему молчали.

— Две тыщи хотите получить? — хозяин грозно глядел на рыбаков. — А не много ли будет?

Теперь не он, а рыбаки потупились под яростным взглядом хозяина. «Две тысячи», — думали они, пугаясь величины суммы. Подавленные нищетой, они не в силах были сообразить, что разделенная на число членов артели эта сумма как раз и будет той, на какую они жили в обычное время. Беднота оробела, и уже не нашлось человека, посмевшего возразить хозяину.

— Что, ребята, с ума, что ли, спятили? — теперь по-хозяйски выкрикнул кулак. — Не в пьяном виде, чай, толкуем, говорю последнее: десять ведер рыбы и десять целковых на каждого.

— Мало! — взвизгнул Алешка. — У Пушкарева восемь ртов. Где ему на это прожить?

— Проживет, — упрямо мотнул головой хозяин. — А на ивановскую да на осеннюю сельдь даю вам свой запасной невод! Ловите одни, как знаете! От своих паев на сей раз отказываюсь.

Такое решение было необычным. У артели будет свой невод! Пусть только на одно лето и осень, но все-таки, хоть временно, да свой! Кроме того, весь улов целиком останется у них, а не поплывет в хозяйский карман.

— Мало этого, — снова крикнул Алешка. — Сам дурил, а нам теперь убытки терпеть.

Но хозяин уже почувствовал силу.

— А коли мало тебе, так ты и дави меня! — загремел он во весь голос и, широко раздвинув локти, властно оттолкнул обступивших его рыбаков. — Кому я нелюб? — заговорил Трифон, поворачивая уже не бледное, а багровое лицо то в одну, то в другую сторону. — Тебе… аль тебе?

Схватив Алешку за ворот, он отпихнул его и спокойно вышел из круга рыбаков, растерявшихся от необычного решения хозяина.

Когда его плотная фигура исчезла в проулке, в тишине радостно задребезжал голос Ерофеича:

— Ребятки мои милые! Полсотни годов рыбачу, а ни разу своего невода не было… А теперь-то! Вот диво какое! Господи, угодник Микола милостивый!..

— Да ведь невод осенью обратно отдашь? — удивился его радости Алешка. — Не на жизнь…

— А все-таки хоть летось и осеньку да будет вроде как мой! — подмигивая всем, смеялся Ерофеич. — Ведь вот как дивно… Отродясь его у меня не было, а ведь всю жизнюшку долгую о нем думу держу…

— Да ведь он же временный? — упрямо повторял Алешка.

— Ты, Алешка, глуп, молод еще. Не понять тебе сердце сухопайщика. — Старик повернул к нему светящееся радостью лицо. — Правда, братцы?

— Правда, старче, вроде как не покрутчиной будем! Сами похозяйничаем неводом… Теперь, Ерофеич, тебе-кось летом и в могилу не захочется лезть?

Широко раскрытыми глазами смотрел Алешка на рыбаков, точно сбросивших с себя тяжесть прожитых дней. Угроза полуголодной жизни была забыта. Ими владела мысль: «Будет, пусть хоть на время, да вроде как свой, а не хозяйский невод!»

Алешка по малолетству не понимал еще многого… Зато как хорошо знал затаенные мысли рыбацкой бедноты богатый земляк Трифон!

.