Беломорье – Александр Михайлович Линевский (5)

2

Двинского поместили в доме Яшки, где сбоку была пристроена «мирская горенка», на случай приезда того или иного табакура, как звали здесь всех нестарообрядцев, приезжавших по казенной надобности.

Причитая, словно случилась какая-то беда, хозяйка принялась ставить самовар. Двинской хотел сразу же пойти к Туликову, но пришлось остаться, чтобы выпить хотя бы одну чашку чая.

Однако вместо чая хозяйка налила гостю кофе. Его заваривали не часто, по воскресеньям и праздникам, а также при появлении гостя. Пить кофе полагалось с кусочком сахара во рту, и Двинской не раз доливал в чашку пареного до красноты молока, чтобы смягчить цикорную горечь. От второй чашки он отказался и попросил проводить его к Туликову.

Идя вслед за шустрым мальчуганом, Двинской вдруг почувствовал, что его охватила робость, не раз испытываемая им в детстве. «Что сказать Туликову? Как рассказать про свой позор?» — думал он, поминутно сбиваясь с протоптанной тропы и по колено проваливаясь в снег.

— Он, что же, в другой деревне живет? — раздраженно спросил Двинской, оступаясь едва ли не в десятый раз.

— Не, он в Якорой бане. Учителка назад не вернулась, он за нее ребят учит. А жалованье, говорят, не дают ему. Приехал аккурат о зиму учитель, да на том же коне и назад уехал. А наш-то… удивительный человек! — с типичным для карела акцентом говорил мальчуган. — Политик! И учит не только ребят, но и парней, когда кто свободный от хозяйства. Сам Савелий Михеич приходит его слухать.

Вскоре под ветвистым навесом громадной ели забелела односкатная крыша.

— Спит, наверное? — не видя света в окне, сказал Двинской.

— Зачем спит? Вишь, вверху окошко маленькое светится? Он занавешенный сидит. Парни раньше все под окно бегали смотреть, что политик делает, он и стал окошки прикрывать. Он, брат, керосину не жалеет! Поди знай, всю ночь не спит.

Отпустив мальчугана, Двинской остановился. «Ну — была не была», — подумал он и толкнул тяжелую дверь.

— Кто там? — раздался низкий голос.

Двинской шагнул в сени, нашел скобу второй двери и, распахнув ее, остановился на пороге, удивленный обилием света и необычным для деревни помещением.

Стены были чисто выбелены, и благодаря этому в комнатке было очень уютно. У окна стоял самодельный письменный стол, перед ним — грубо сколоченное кресло, а вдоль стен — койка и до полдюжины табуреток. Все это было покрашено белой масляной краской. К столу была прибита доска, заставленная книгами. За столом сидел коренастый, средних лет человек.

— Здорово, реформист! — весело воскликнул он, неторопливо поднимаясь. — Сразу догадался, кто приехал.

Он встал, взял гостя за руку и, как маленького, сдвинул с места, чтобы закрыть за ним дверь. Потом крепко пожал ему руку. Когда их взгляды встретились, Двинской торопливо опустил веки, словно был в чем-то виноват.

— Давненько тебя жду. — У Туликова чуть дрогнули короткие усы. — Ну, рассказывай о себе… победитель!

Но рассказывать о себе Двинскому было тяжелее всего, и, чтобы оттянуть эту пытку, он подошел к столу.

— Книг-то сколько! — искренне удивился он. — Набрать столько, живя в такой дыре?

— Есть малость. Учусь, товарищ, времени не теряю!

— Как набрал-то? — с нескрываемой завистью спросил Двинской. — Выходя из пересыльной, ты и газеты в кармане не имел.

— Одна душа добрая заботится, — с нежностью произнес Туляков.

«Душу эту я знаю, — подумал Двинской, понимая, о ком говорит Туляков, — и книги эти в Ковде видел».

— Богато, богато живешь, — просматривая названия книг, все более удивлялся Двинской. — Это же подбор по историческому факультету? Экстерном ладишь сдавать?

— Не выйдет. Все мор образование — четыре класса. Просто так, для будущей работы.

— Тронешься с места, тяжело везти будет, — усмехнулся Двинской.

— Думаешь, с собой поволоку? Здесь оставлю подходящему человеку, — ответил Туляков. — Разве жандармы не пришлют подкрепления нашему полку? А конца срока дожидаться не стану — раньше снимусь! К этому дело идет… В Праге в январе партийная конференция была. Друзья позаботились — брошюру вовремя получил… Серьезные дела ожидают большевиков!

Прошло всего два месяца, и в крохотной деревушке об этом уже говорил ссыльный большевик. Тысяча верст, отделявшая Тулякова от железной дороги, не смогла изолировать его от большой жизни… Двинской не спускал глаз с оживленно жестикулировавшего Тулякова, бодрого и жизнерадостного, готового вот-вот ринуться в бой со всеми врагами партии. «Такие всегда побеждают, — не скрывая восхищения, думал о нем Двинской, — не обмяк в ссылке, знаний набрался, еще опаснее стал для царизма!»

Долго говорил Туляков, пересказывая содержание листовки «За партию».

— Понимаю, что на выучку приехал, — обнял он Двинского, — верю, будет из тебя боец! Ну, а пока поскучай маленько, сейчас принесу свой «сейф».

Выходя, Туляков привычно нагнул голову. Двинской вновь стал просматривать книги. Вскоре у дверей раздался стук прислоненной к стене лопаты, и в комнату, вместе с облаком холодного воздуха, шагнул Туляков, неся железный ящик, покрашенный масляной краской.

— В земле держу. Пока зима и болота скованы, всегда может кто-нибудь налететь!

В ящике оказались тоненькие пачки писем, пожелтевшие номера газет, перевязанные веревочкой пачки толстых тетрадей, до десятка брошюр, на обложках которых стояли знакомые слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

— Да это целое богатство! — изумился Двинской обилию запретных изданий. — Откуда столько набрал?

— Кое-что из Сумского Посада, когда ты в Шуерецком был. При аресте сумчан не все попало в руки полиции. Кое-что переслали мне.

«Тебе, а не мне!» — обида обожгла Двинского, и он, стыдясь, потупил глаза.

— Вот прочти это. — Туляков подал Двинскому объемистое письмо. — Мы и тобой занимаемся!

Прочитав письмо, Двинской понял, что в поморских селениях то там, то тут живут, скрытые под различными кличками, неизвестные ему революционеры. Читая строки о том, что «Речной» замышляет неводом совершить целый общественный переворот, Двинской покраснел: он догадался, что речь идет о нем.

— А что ты ответил о затее Речного? — смущенно спросил он, не решаясь взглянуть на собеседника.

— Ответил, что, занимаясь организацией музея, — конечно, в письме, ради конспирации, я назвал музей не музеем,—

Речной сам собирается сделаться музейным экспонатом.

А Федин на это написал: «…Теперь о музейном экспонате. Это, конечно, рецидив народничества. Затея Речного лопнет. Но надо ли ему мешать? Есть люди, которые, не набив себе шишки на лбу, не могут поумнеть! От такого удара с него слезет его народническое прожектерство, и он станет нужным нашему делу человеком».

— Как же ты меня учить будешь? — несколько смущенно спросил Двинской.

— На твой экономический крен у меня есть лекарство. Из тебя надо вышибить мартыновский дух вот этим, — и Туляков протянул две толстые тетради в черных переплетах из клеенки. Двинской узнал руку Федина.

— Опять Федин? — удивился он.

— Не терял человек времени! Не зря себя называл «Сам себе типография». Вот и займись чтением с третьего раздела: «Тред-юнионистская и социал-демократическая политика». Там очень многое к тебе относится.

Двинской раскрыл тетрадь. Наверху страницы было выведено: «Что делать?», далее — мелкими буквами: «Наболевшие вопросы нашего движения», и покрупнее старательно написана фамилия автора — «Н. Ленин». Наконец, под фамилией, столбиком в десять строк — цитата из письма Лассаля к Марксу.

— Ведь не читал? А? — соболезнующе вздохнул Туляков.

— Нет. В городишке, где я учился, кружок был ни то, ни се, лишь песни разучивали да в лесу их распевали. Осенью в университет поступил, да всю зиму проболел, а в июне схватили жандармы на митинге по поводу разгона думы.

— А не жалеешь, что твоя жизнь по другому руслу пошла? — Туляков насторожился и, не спуская глаз с собеседника, подался вперед. — Будто не жаль, что в ссылку угораздило?

— Теперь знаю, куда силы надо приложить…

— Ну, тогда прочитай это письмо.

Федин писал, что Речной из тех, кто в будущем станет преданным бойцом за дело народа. Двинской почувствовал, как щеки заливает румянец. Глядя на него, Туляков ласково усмехнулся:

— Приятно?

— Очень! — искренне ответил Двинской.

— А теперь иди к себе и читай Ленина, — учительским тоном сказал Туляков. — Читай медленно, внимательно. Вот тебе бумага. Обязательно делай выписки.

Туляков довел Двинского до избы, где тот остановился. Хозяева, ложась спать, позаботились о постояльце — на столе стояла глиняная миска с молоком, картофельные калитки, деревянная чашка с еще не оттаявшей брусникой и зажженный фонарь.

Возвратясь в отведенную ему «мирскую», Дтшнской раскрыл тетрадь и задумался. Вспомнилась ночь, когда он читал брошюру, полученную от Федина.

Двинской лег под широченное одеяло и потушил фонарь. Но еще долго лежал он с открытыми глазами, раздумывая над словами Тулякова о том, что спячка кончилась, что начинается новая горячая пора.

Под полом боковушки был хлев, оттуда глухо доносилось звяканье ботала да приглушенное мычание коровы. Прислушиваясь к этим звукам, Двинской продолжал думать о пышущем несокрушимой энергией Тулякове. «Этот знает дорогу и мне покажет». Незаметно глубокий и здоровый сон охватил Двинского.

Проснувшись, Двинской еще долго лежал с закрытыми глазами, пока наконец солнечный луч не ворвался в окно. На улице было совсем светло. Александр Александрович потянулся за часами и даже присвистнул от удивления — стрелки показывали одиннадцатый час!

Едва Двинской вышел в сени, как откуда-то вынырнул Яшка в праздничной из синего сатина рубахе. Хотя еще не было полудня, после чаепития сразу же сели обедать. Для гостя и Яшки была поставлена «мирская» посуда. Кроме ухи из сушеной рыбы и запеченной в тесто соленой трески, хозяйка подала овсяный кисель, скупо подслащенный сахарным песком, и наконец совсем еще свежий, недавно вынутый из печи творог, залитый молоком. По обычаю, ели молча. Предполагалось, что каждый про себя во время еды творит молитву.

После обеда Двинской вернулся в горницу и принялся конспектировать брошюру Ленина. Когда начало темнеть, появился подросток с лампой.

— От Савелия Михеича, — заявил он.

— Сбегай к Тулякову, отнеси ему эту записку, — попросил Двинской паренька.

Через десяток минут тот притащил тетрадь, на обложке которой была размашистая надпись: «Плодотворной работы».

Работа Двинского, если ее определять по числу исписанных листов, действительно была плодотворной. Попытался Яшка вечером позвать постояльца на гулянку, но тот лишь рассеянно махнул рукой. Совсем поздно парень опять заглянул в клеть, но гость даже не обратил на него внимания. На счастье, керосина хватило до утра, и, когда Двинской кончил конспектировать, в запасе осталось лишь два листа чистой бумаги. С чувством, что он сделал очень важное дело, Двинской, не раздеваясь, лег на кровать и мгновенно задремал. Дремота тотчас перешла в глубокий сон.

Поздним утром Туляков сам пришел проведать гостя. Тот спал. Григорий Михайлович по-учительски просмотрел выписки и конспект. Кое-что оказалось пропущенным. Туляков прогулялся до своей баньки, взял запас бумаги и снова вернулся к Двинскому. Сверяя рукописную копию книги с тетрадью Двинского, он сделал несколько дополнительных выписок. Александр Александрович продолжал безмятежно спать и был очень смущен, когда, разомкнув веки, увидел Тулякова.

— Давно здесь?

— Давно. Спешил, что ли? — недовольно ответил Туляков. — Еще десятком страниц твой конспект дополнил. Молока у хозяев похлебай, а обедать у меня будешь. Зная мое убогое хозяйство, Савелий Михеич замороженной рыбы прислал, накормлю ухой.

Когда Двинской пришел к Туликову, тот помешивал ложкой закипавшую уху. В комнате вкусно пахло лавровым листом и рыбой.

— Думал теби супом из сушеного мяса накормить, а старик свежей рыбой побаловал… Всю округу в руках держит, но не для себя, а на пользу земляков! Никак его кулаком не назовешь…

— Парни на него ярится.

— Знаю. А все же у молодежи в великий пост — вечоры! Доказал ему, и он, наперекор вековой традиции, ответил: «Пусть поют… на утро лучше работать будут!» Умный старик и честный.

Обеденным столом служила широкая доска подоконника. После еды стали пить крепкий чай.

— Зарядился? — наблюдая за Двинским, спросил Туляков. — А я так и не привязался ни к водке, ни к чаю, ни к кофе. Вот Савелию Михеичу без чашки кофе трудненько бывает…

— Любишь его… Часто о нем вспоминаешь…

— Когда он молча пожимает тебе руку в знак согласия, разве не радостно, что старик отказывается от дедовской дури… И нет у него упрямства, глупого и бессмысленного, ради одного принципа «раз я хочу, так и сделаю», как это делают некоторые!

Двинской побагровел. Последние слова были явным намеком.

— Мы за эти дни поняли друг друга, — ласково кладя руку на плечо Двинского, сказал Туляков. — Пора бы рассказать мне про свою попытку разбить кулацкую кабалу одним неводом…

Трудно было говорить о провале того, что казалось правильным и легко осуществимым. Но об этом нужно было рассказать, и Двинской, запинаясь и краснея от смущения, подробно поведал и о радужных замыслах, и о своих переживаниях, когда он очутился с неводом перед запертой дверью.

Сидя напротив, Туляков не спускал с него настороженного взгляда.

Когда Двинской замолк и стал машинально посасывать потухшую трубку, Туляков, после некоторого раздумья, спросил:

— А как думаешь, результат твоей неудачи практически скажется на ком-нибудь?

— Никто не разорился, никто и не разбогател, — пожал плечами Двинской.

— Только ли?

— Как привез невод, так и увезу…

— Про людей спрашиваю! — раздраженно выкрикнул Туляков.

Хмурясь, Двинской еще раз пожал плечами.

— А не получилось ли, что ты помог Трифону доказать закабаленным свою силу, заставив их самих отказаться от невода? — Ладонь Тулякова тяжело легла на плечо собеседника. — И беднота еще раз убедилась в могуществе кулака… Получился один вред. Или есть в чем-нибудь польза? — вновь с явным нетерпением спросил он. — Как думаешь?

Опустив голову, Двинской промолчал.

Этот день и весь следующий прошли в разборе ленинского сочинеиргя. Нередко между Двинским и Туляковым возникали споры, яростные и настойчивые…

.