Беломорье – Александр Михайлович Линевский (4)
13
Много ли на свете людей, жизнь которых все время течет радостно и безмятежно? Двух месяцев не прошло, как Егорка добился счастья, а благополучие его было уже нарушено. Первым ударом была неудавшаяся попытка запродать Александру Ивановичу будущий улов, не удалось и судно зафрахтовать, а тысячу рублей молодой хозяин словно в огне сжег.
Но это было только началом последующих бед. Вскоре после возвращения с севера, уступая назойливым приставаниям Авдотьи, Егорка ночью пошел к ней, не заметив, что Настя проснулась. Вскочив с кровати, она вслед за мужем прокралась на половину вдовы.
Началась обычная в таких случаях взаимная потасовка. У Лукьянихи оказалось расцарапанным лицо, под глазом у Настюшки зачернел синяк, но сильнее всего пострадал Егорка. Защищаясь от его кулаков, Настюшка тяжелым подсвечником вышибла ему два передних зуба.
На следующее утро после ночной потасовки к Егорке неожиданно пришел Сатинин. Старик хотел проверить правильность слуха, будто Егорка пытался продать улов Александру Ивановичу. Он тотчас подметил Настюшкин синяк и выбитые зубы Егорки, но промолчал.
— Ты же, Егор Богданович, мне продать сулился, — холодно сказал он. — Не по-торговому поступаешь! Слово дал, так держись.
Весь этот день Егорка изнывал от раздражения, ощупывая языком непривычную пустоту между зубами. Он понял, что старик догадывается о его драке с женой, и еще пуще разозлился.
— Рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше…, Неохота что-то задарма свои капиталы в твою мопшу перекладывать!
Злым было лицо у Егорки, но злость эта не передалась Сатинину. Наоборот, лицо старика даже подобрело от грубых слов Егорки.
— Слово дал, так держать надо, — тихо прошелестел старец, укоризненно покачивая головой. — Неловким ты оказываешься, Егор Богданович, неловким. Ну, прости тебя Христос за обиду меня, беззащитного!
Не сказав больше ни слова, Сатинин тихо ушел. Егорка не обратил внимания на его слова. Сейчас для него самым важным была дыра между зубами, раздражавшая до неистовства.
Но не случайно весь этот день заходили односельчане то в Егоркину половину, то к Лукьянихе. Царапины на лице одной, синяк под глазом у другой женщины и выбитые зубы у Егорки были доказательством для всех понятным.
Не учел Егорка, что все односельчане, кроме тестя, были настроены против него. Беднота не могла примириться с неожиданным превращением парня, рожденного гулящей девкой, в хозяина, перед которым приходилось снимать шапку. Богачи, кое-как ладившие между собой, дружно возненавидели Егорку за нарушение их вековечного правила не перебивать сухопайщиков друг у друга. Вначале их ненависть сдерживал Сатинин, которого хозяева уважали и слушались, как самого старшего. Старик рассчитывал, что сумеет прибрать Егорку к рукам, заставит свой улов продавать только ему.
Но поездка Егорки к Александру Ивановичу доказала скупщику ненадежность таких расчетов. Александр же Иванович, чтобы заручиться расположением старика, не упустил случая написать ему о предложении Егорки.
Вернувшись домой, Сатинин сел за стол с кипящим самоваром и стал неторопливо обдумывать, как навсегда выжить из села своего обидчика.
Наступил великий пост — время говенья и молитв. Но беднота говела на первой и второй неделе поста. На третьей неделе им уже было не до замаливания грехов. С шести часов утра и почти до полуночи покрутчики были заняты работой вокруг хозяйского дома. За эти двенадцать, а иногда и восемнадцать часов труда люди получали лишь еду и ни копейки денег.
Для хозяев эта пора весенних работ была одной из самых доходных. Дрова, разный поделочный материал, жердняк — все это, заготовленное руками покрутчиков, погружалось на судно, уходившее на крайний север Норвегии. Там судно нагружалось норвежской рыбой и шло в Архангельск. Вот почему хозяева всегда следили за тем, чтобы их даровые работники вовремя успели отговеть. Вот почему на третьей неделе христианский долг выполнялся в церкви лишь одними хозяевами. Неделя, когда говели богачи, была для причта особо утомительной. Богатым прихожанам было некуда спешить, и службы тянулись значительно дольше, чем вначале.
Мошев, по заведенному им самим обычаю, стоял, как всегда, в простенке между вторым и третьим окнами, уступая впереди себя место Сатинину, Федотову, Ружникову и Жилину. С этими богачами он не тягался и себя в один ряд с ними не ставил. Однако те здоровались с ним, как с равным, и он отвечал им, не прибедняясь. Хотя тесной компании с ними он не водил, но бывал на их именинах, и все богачи в день мученика Кузьмы сходились к нему.
Издавна было известно, что у Мошева хранятся деньги на черный день, что он не пойдет к кому-нибудь выпрашивать себе заем. Однако своих денег Мошев никому никогда не давал ни в долг, ни в оборот — капитал его считался неприкосновенным. «Бережливый хозяин — чужой копейки не возьмет, но и своей никому не отдаст», — говорили про него и хозяева и та беднота, что крутилась в его артели. Таким из года в год, из одного десятилетия в другое, жил Кузьма Степанович, ревностно оберегая полюбившуюся ему репутацию справедливого хозяина.
В пятницу с говения Мошев вернулся из церкви хмурый и озабоченный. Его смутил необычный вопрос священника.
После трех часов дня началась исповедь. Очередь к священнику для покаяния грехов шла в том же порядке, как стояли говельщики — вначале на амвон прошел Сатинин, затем Федотов, за ним двое других богачей и, наконец, не спеша, сосредоточенно крестясь и кланяясь образам, поднялся Мошев. Как всегда, старик деловито перечислял священнику обычные всем людям грехи — гордыню, лютость, чревоугодие, сквернословие… Но вдруг, перебивая его неторопливую речь, поп неожиданно спросил:
— Скажи, духовный сын, перед ликом спаса нашего стоя, сколько ты зятю приданого дал?
Мошев опешил от неожиданности и пробормотал, что дал сотню с четвертью, что думал еще дать, да Егорка сам отказался…
(Пока оценок нет)
Загрузка...
