Беломорье – Александр Михайлович Линевский (3)

2

Шестнадцатилетний Алешка в этот год впервые сидел за столом наравне с другими сухопайщиками и давился водкой, словно огнем прожигавшей непривычную к ней глотку. Вскоре за него стал пить отец. По настоянию матери, суетившейся в числе других женщин, помогающих рыхлой хозяйке, паренек лег на сундук и уснул под хозяйским тулупом. На следующее утро его мутило, но он, не отлеживаясь, принялся усердно начищать праздничные сапоги.

— Ты чего, Алеша? Куда собираешься? — удивилась мать.

— Дело у меня важнецкое есть… Такое важнецкое, что и сказать боязно.

Отца не было дома. Он уже давно отправился к хозяину за «опохмелкой» и где-то загулял в гостях. После обеда Алешка, одетый по-праздничному, оглядываясь но сторонам, не один раз подходил к трифоновскому дому, но, словно нарочно, кто-нибудь из сухопайщиков, перегоняя его, входил в хозяйский дом получить заветный целкаш.

Алешку не раз окликали подростки, но он убегал от них в какой-нибудь проулок, со злостью выжидая, когда ребята отойдут от дома скупщика.

— Ну, вот же беда какая! — чуть не плакал Алешка. — А вдруг хозяин уйдет из дома?

Стемнело. Зажглись огни, и окна засверкали чудесными узорами инея. У,пила опустела. Хлопьями, беззвучно падал снег. Наступило вечернее затишье. Но вскоре, назойливо пробиваясь сквозь двойные рамы, донеслись хриплые голоса. Их перебивали звонкие выкрики женщин — где-то сообща справляли «опохмелку».

Прислушиваясь к голосам и пытаясь по ним определить — кто «гуляет» у Помориных, Алешка едва ли не в десятый раз подошел к трифоновскому дому. Паренек остановился у крыльца, оглядывая улицу, затканную густой сетью снежных пушинок.

— Никто не идет! — пробормотал он. — Авось не потревожат нас?

Очистив рукавицей прилипший к сапогам снег, Алешка перекрестился и толкнул дверь в сени. Она с грохотом ударилась об стену. Тотчас из глубины неосвещенных сеней раздался протяжный голос хозяйки:

— Кто та-ам?

— Это я, Алешка, Терентьев сын… По делу пришел. Хозяин-то дома?

— Куда выйти ему? Весь день долбит ягоду — со вчерашнего!

Трифон Артемьевич, с мокрым полотенцем на голове, сидел в купленном у вдовой попадьи кресле и неторопливо глотал по одной ягодке замороженную клюкву.

— Алешка, что ль? — разглядел он в полумраке подростка.

— Я, хозяин, я…

— Не дам опохмелки, отец забрал…

— Не за тем, хозяин!.. Я по делу к тебе! — забормотал Алешка, переступив с ноги на ногу. — По важнецкому делу! Сурьез есть большой!..

Хозяин насторожился. Из заплывших щелей сверкнули глаза.

— А чего такое знаешь? Ты говори… От убытка меня спасешь, и тебе прибыль хорошая будет! Не о Пашкином ли замысле что узнал? Не зря грозился, подлец… Зависть, чертяку, берет, что я богаче его живу.

Алешке жутко было начинать. Он засопел и, переминаясь, быстро забормотал что-то под нос.

— Ничего не пойму! Со вчерашнего голова, парень, трещит, а ты что-то лопочешь шепотком. Выпей рюмашку… Она глотку продерет, голос даст, и мысль получишь…

Водка заколола в груди сотнями игл. Торопливо заедая полубубликом, Алешка глухо заговорил, глядя на ноги:

— Дело очень сурьезное! Уж как и сказать — не знаю…

— Вали, браток, вали… Ты мне, а я тебе во всем помощь окажу.

Алешка с трудом проглотил неразжеванный кусок бублика.

— Вот что, хозяин… Ты вчера рожденник был, уж будь сегодня добреньким. Покажи доброту свою! Ты дай мне с тятькой на невод, а мы тебе уплатим рыбой! — залпом выпалил Алешка и, переводя дыхание, совсем по-детски взглянул на хозяина.

Трифон Артемьевич, сидевший настороже, мотнул головой.

— Не пойму, ребенок, чего баишь? — забормотал он. — Рожденником я вчерась, паренек, был… Перепил сильно…

— Говорю, — Алешка постарался говорить медленнее, — ты дай денег, чтобы я с тятькой справили себе невод! А мы, значит, рыбой весь долг уплатим… Денег-то у нас нет сейчас, — Алешка так осмелел, что даже подмигнул, подражая отцу, — а рыбу наловим, ну и рассчитаемся…

— А ты это всурьез говоришь? — хозяин, как от удара, покачнулся. — По-деловому?

— Ну, а то как же? — оживился Алешка. Страх прошел, и он, по привычке, стал размахивать руками. — Прямо неторговому! У тебя деньги есть, а у нас их нет… А ты дашь, так мы себе невод справим, а тебе долг… рассчитаемся аккуратно товаром! Вот крест святой… — Алешка, для большей убедительности, торопливо закрестился на божницу.

Приоткрыв от удивления рот, богач вытаращенными глазами смотрел на паренька. Побледнев от волнения, Алешка попытался улыбнуться.

— Уж ты не откажи, хозяин, в просьбе, — с ребячьей ласковостью застенчиво шепнул подросток, — будь такой добренькой!

— Вот же до чего я дожи-ил! — с неподдельным сокрушением простонал Трифон Артемьевич. — Ребят издивляться над своим хозяином шлют! Ах ты, господи, страм-то какой мне, горемышному-у!

Хозяин, упираясь обеими руками в ручки кресла, с трудом оторвался от места. Сделав шаг к Алешке, он пошатнулся, рука его пудовой тяжестью легла на ворот Алешкиного полушубка и стащила парнишку со стула.

— Ты чего? Ой, больно! — закричал Алешка, ударяясь затылком об угол стула. — Ой… ой!

Другая хозяйская рука уцепилась за Алешкино колено. Тяжело сопя от усилия, хозяин поволок незваного гостя из комнаты.

— Скотина дохлая! — хрипел Трифон Артемьевич, приостанавливаясь на секунду, чтобы передохнуть. — Я думал о Пашкиных кознях узнать! А он на мои любезные… хотит себе невод справить! До чего народ дошел, Микола милостивый!..

Нести шестнадцатилетнего оказалось Трифону Артемьевичу не под силу. Он выпустил Алешкину ногу и, ухватив его за рукав, вытащил на кухню.

— Ой, хозяин, ребенка убил ника-ак, — заверещала перепуганная хозяйка. — Ой, под ответ попали! Ой, горюшко!

— Спроси, мать, — от напряжения шипел Трифон Артемьевич, — кто ребенка… издивляться научил? Хочет хозяином… на мои деньги заделаться! А мне, знать, в сухопайщики к нему… идтить?

И, передохнув, хозяин снова поволок Алешку к сеням. У Алешки бессильно моталась голова.

В темных сенях Трифону Артемьевичу снова пришлось сделать передышку. Поддерживая Алешкино тело полусогнутым коленом и дыша ему в лицо водочным перегаром, хозяин спросил:

— Ты признайся, ребенок, какая вражина тебя научила? Полтину дам — не пожалею!

Но Алешка молчал, подавленный провалом затеи. Да и кто учил его! Он сам придумал такой простой и такой выгодный для себя план. Кто не знает, что у Трифона Артемьевича в запасе деньги без толку лежат. Хватая широко раскрытым ртом морозный воздух, хозяин вытащил Алешку на крыльцо.

— Сделать тебя, голытьбу, хозяином, так ведь самому в батраки пойтить останется, — просипел он, чуть дыша. — Э-эх ты, хозяин новый!

Давно говорится, что одна беда влечет за собой другую. Едва Алешка растянулся на сугробе, как к нему подбежали земляки и стали расспрашивать — что случилось. Не отвечая ни слова, паренек убежал домой.

Там в пьяной тоске, по обыкновению, словно слепой, натыкаясь на стол, скамьи, печь, бродил вдоль стен отец и монотонно повторял одно и то же:

— Ну скажи, друг, на милость! Трифону, ежели захочет, можно весь год пить, а мне — раз-другой за весь год! Почему так жизнь устроена? Ты только скажи, любезный?!

Алешка незаметно пробрался на теплую печь. Лежа на пахнувшем кислятиной полушубке, он тихонько плакал. Не будет у него невода, и тятьке вовек не разбогатеть!

Стукнула входная дверь, вошла Алешкина мать, а вскоре кто-то другой. В избе раздался шепот. До Алешкиных ушей долетели обрывки фраз:

— Алешка твой чего выкинул… Сказать страшно-о… Говорит хозяину: «Давай денег на невод…» Рассерчал до чего хозяин… Самой подойти боязно… Шапку-то Алешкину принесла, в горнице у нас осталась, возьми-кось.

Поздно вечером, когда Алешка уснул на печи, над ним наклонилась мать. Осторожно подложив под голову спящего подушку, она поцеловала сына в лоб. Слезинка упала ему на щеку.

— Такой дельный был парнишка, — прошептала женщина. — Неужто на беду дураком вырастет?

Невеселым для Алешки был следующий день. Люди расспросили Трифона Артемьевича, и тотчас разнеслась по всему селу весть об Алешкином замысле. Отец, выйдя из дома, вскоре вернулся обратно.

— Да коли Трифон, — озлобленно твердил Терентий, ухватив сына за волосы и тряся его голову, — всех нас на ноги поднимет, разве богатеть ему? Коль ума нет, так не страми родителев почтенных, а спроси у них совета… спроси совета… спроси!

Долго «учил» отец, и не скоро прошла боль. Еще острее мучила обида. Алешка ли не хотел отцу добра? Но уж совсем лихо сделалось мальчугану, когда он вышел на улицу. Ванька Лопарев, его недруг, подкараулив его, запрыгал на одной ноге.

— Ребята, глянько-о, — заорал он, — новый хозяин идеть!

Со всех сторон набежали ребята и окружили их. Запрыгали, заскакали — один по-козлиному, другой лягушонком, кто как умел — вокруг растерявшегося Алешки, выкрикивая на разные лады:

— Новый хозяин! А, новый хозяин! Возьми нас в сухопайщики!

С этого дня для односельчан исчезло имя — Алешка, Терентьев сын. На всю жизнь присудили ему прозвище «Новый хозяин». Теперь до гробовой доски, хотя бы он сотню лет прожил, в селе и по всей волости, и в промысловых становищах его будут звать «Новым хозяином».

У рыбацкой бедноты начиналась нора подсобного промысла — рыбаки стали мастерить бочата для упаковки сельди. Бочонки делались для хозяев и для себя. Хозяева платили иной год по двенадцать, а иной — по четырнадцать копеек, в зависимости от спроса. Если же накануне год был удачный и в запасе «сельдянок» не оставалось, на бочонок накидывалась копейка-другая.

Надо было торопиться. Заветные одна-две копейки доплачивались только вначале, а потом хозяева, сделав нужный запас бочат, снижали расценку…

Терентий прилежно садился за работу часов с шести утра и кончал не раньше восьми-девяти вечера. Приказчик принадлежащего земству магазина разослал всем повестки о внесении денег к сроку, грозя описать имущество. Приходилось расплачиваться с земством за хлеб, взятый года три тому назад из магазина, называемого в народе «комитетским». За две недели можно сделать сотню бочат и вовремя внести часть долга. Трифон же Артемьевич перестал давать деньги в долг.

— Нету, братцы, за зря свободных денег! Гоните сельдяночки, так зараз наличными платить буду!

Никто не знал о сговоре Трифона Артемьевича с приказчиком комитетского магазина. В этом году хозяин расширял свой оборот. Осенью в соседней населенной карелами деревне умер бездетный скупщик, у которого вся деревня работала в артелях. Раздав каждому рыбаку этой деревни деньги в долг, Трифон Артемьевич тем самым забрал их «под себя». Но в карельской деревне не делали сельдянок — люди на зиму уходили на лесопильные заводы. Чтобы обеспечить себя запасом бочат, Трифон Артемьевич «подмазал» приказчика, и тот послушно нажал на должников казны. Не получая от хозяина ссуд, рыбаки вынуждены были старательнее работать. Трифон Артемьевич по-хозяйски обходил своих земляков, зорко осматривая на свет готовые бочонки — нет ли где щели, — и пригодные метил синим карандашом.

Алешка не забыл хозяйского пинка. Он задумал несложную месть. Как-то утром, когда женщины брали воду из колодца, он спросил — правдив ли слух, будто кто-то из хозяев платит по пятнадцати копеек за сельдянку. К полудню уже по всему селу заговорили:

— Иные хозяева сулят по пятиалтынному за сельдянку! Не отдавать сельдянки по двенадцати!

На следующее утро к Алешкиному отцу раньше обычного заглянул Трифон Артемьевич. Терентий с Алешкой бондарили.

— Бог на помощь, Терентьюшка!

— Спасибо на слове, хозяин, — сухо буркнул Терентий.

— Ты бы сегодня сдал мне партию сельдяночек! Чай, с пол сотни уж готовых есть?

— Не знаю, как цена — подойдет ли тебе? — заволновался Терентий. — А только я, как все рыбаки… не отдам по старой цене! Людям пятиалтынный дают, а мне что убытку терпеть?

Хозяин стал кричать. Терентий — тоже. Алешка разгоревшимися глазами следил за ними: «Вот тебе твой пинок, — радовался паренек, — во сколько рублев обойдется!» Хозяин плюнул на один бочонок, другой пнул и, развалив его, выбежал.

Терентий сразу же стих.

— Как бы горя не нажить? — испуганно забормотал он. — Нельзя с богатеем ругаться… Пропадешь ведь без него!

— А ты, тятенька, не трусь, — Алешка вскочил, — коли никто из рыбаков не продаст бочат, так брюхач пятиалтынный отдаст. Ведь галли надо ему паковать? Шагни-ка ко Гручиным!

Накинув полушубок, Терентий пошел по соседям, а те вслед за ним разошлись по другим бондарям. К вечеру всем стало известно, что сухопайщики продают сельдянки лишь по пятиалтынному. От дружного сговора бедняков всполошились хозяева.

— Разор! Три копейки на сельдянке, значит, тридцать рублей на тысяче! Не покупать у бондарей!

На следующее утро по селу поднялась новая тревога. Рыбаки, забегая по пути в избы других, торопились в комитетский магазин, откуда раздавался неумолчный галдеж. Оказалось, что Трифон Артемьевич скупил и, видимо, ночью вывез к себе весь запас соли. Соль, как и хлеб, завозили в Поморье лишь пароходами, везти ее по тракту гужом было убыточно. Между тем, засолить рыбу и заделать в сельдянки требовалось еще до прихода первых пароходов. Теперь не только сухопайщики, обычно бравшие от земства соль в долг, но и кое-кто из хозяев попадали пол власть Трифона Артемьевича.

Цены на сельдянки тотчас упали: если нечем солить, на что тогда бочата? Трифон Артемьевич столковался с теми хозяевами, у кого была соль, платить только по гривеннику за сельдянку. Рыбаки кричали, грозили, что не будут работать. А хозяева с нарочитым равнодушием разводили руками:

— Силой не заставляю… не хошь мне по гривеннику продавать, делай самому себе!..

— А где нам соль взять! Всю раскупили, мироеды!

— За мироеда можно земскому жалобу подать! А купил бы раньше моего, так я бы сам без соли остался. Кто тебе велел мешкать?

Рыбаки ругались, кляли и хозяев и себя и от злости били неповинных жен и ребятишек. Затем вновь засели за работу, торопясь побольше сделать бочат и раньше соседей сбыть их тем, у кого была соль.

.